Сказки о дефлорации: Этот безумный апрель...

Окно было распахнуто настежь: +12, но апрельский воздух казался теплым, почти горячим. Он выматывал нервы, кружил голову, сводил с ума...

Виктор еще раз перечитал серединку своего рассказа, стараясь найти «самое интересное и пикантное место» для превью:

«... Обнаженное тело Ники повторяло изгибы виолончели — своей второй души. Я коснулся ее бедра, и оно затрепетало, как виолончель под смычком. Ника стеснялась глядеть на меня, музыканта, игравшего на ее теле мелодию страсти, но из ее полуоткрытого рта рвались невольные стоны. Она еще никогда не раскрывала своего тела незнакомому мужчине; и мне первому предстояло сорвать этот чистый, невинный цветок и выпить его нектар!... Консерватория постепенно затихала, как и всегда по вечерам, но, хоть дверь была заперта, а на окнах задвинуты жалюзи — все равно страх разоблачения покалывал юное Никино сердце. Впрочем, он только добавлял пьянящей сладости в то запретное, манящее, невыносимо ужасное и прекрасное, что будет с ней СЕЙЧАС, сию минуту, через мгновение...»

Найдя нужный фрагмент, Виктор вставил его в соответствующее поле, зажмурился — и ткнул в кнопку «опубликовать». Черт знает, чего он боялся. Все-таки впервые он не только излил свои фантазии, не дававшие ему покоя, на бумагу... точнее, на экран монитора, — но и раскрыл их для тысяч читателей. Раскрыл свою душу, самое потаенное, сокровенное в ней — для тысяч взглядов... Но он больше так не мог. Его тайная любовь так измучила его, что требовала хоть какой-нибудь разрядки — хотя бы такой. Эта весна отняла у него все силы...

***

На уроке Ника была странной: без обычной застенчиво-мерцающей улыбки, без доверительного блеска в глазах, — боком взглянула, невнятно поздоровалась, потом — сбивалась, ошибалась, начинала по нескольку раз сначала... Виктор чувствовал между ними неловкость, явную, как затекшая нога, и холодел от догадки, откуда она могла взяться. Нет, это невозможно...

Первокурсница Ника была лучшей его студенткой. До консерватории он занимался с ней частным образом, но очень скоро перестал брать с нее деньги, влюбившись — пока что платонически — в свою ученицу, в ее чистую душу и в ее талант. Он считал Нику гениальной и молил Бога, чтобы ему хватило мастерства и такта раскрыть ее талант в полную силу. В начале их встреч Ника была обычной девочкой, бедно одетой, милой, улыбчивой, физически неразвитой; почти не красилась, не стремилась раскрыть свою женственность — и Виктор даже думал иногда с сожалением: вот бы ей, в придачу к ее таланту и чистой душе — толику юной чувственности, которой блистали ее сверстницы...

И — мысленно «накаркал»: как-то незаметно, постепенно Ника превратилась из ушастого хорька с туго затянутым хвостом — в умопомрачительную красавицу. Ей было восемнадцать лет. Казалось, она сама немного смущалась своей красоты, нежданно пришедшей к ней; она не привыкла к своей красоте, не знала, что с ней делать, — но это только добавляло ей обаяния. Особенно кружила голову ее манера держать себя: тихое достоинство, которое было в ней и шло, видно, от ее грузинской «породы» — горделиво приподнятая голова (без гонора, а именно с достоинством), плавная походка, всегда текучая, нежная речь... Ника была невысокой, но ладной, точеной: все детали ее фигуры складывались в хрупкую пластику, от которой, если она шла без тяжелой виолончели, просто сводило дух. Ходила она неспешно, слегка качая бедрами — не виляя, а именно покачивая, очень грациозно и естественно; на лице у нее всегда светилась полуулыбка, расцветающая в ослепительный фейерверк, если она видела что-то радостное. У нее были огромные темные глаза и черные локоны, которые она перестала стягивать в детский хвост и отпускала виться-пушиться свободно. Головка ее была похожа на корзинку с вьюнками...

В свои 35 лет Виктор никогда не любил, не увлекался, не был женат, а девственность потерял давным-давно — с проституткой. Ника явилась ему, как... он не мог подобрать слов для Нее. Она стала смыслом его жизни. Сколько раз Виктор дрожал, когда мимо проплывала хрупкая фигура; сколько раз он держал ее руку со смычком, добиваясь пластики в игре, и плечи, освобождая спину от зажимов; сколько раз пытался незаметно заглянуть в выемку декольте и разглядеть груди; сколько раз... Он не знал, когда симпатия трансформировалась в любовь, и не считал себя вправе раскрываться Нике: это не сочеталось в его глазах с целым рядом табу — с этикой педагога, с ролью Старшего, Наставника, с дружбой и доверием, которые Ника питала к нему... Ника знала, что отношение Виктора к ней совсем не похоже на отношение педагога к ученице, но НАСКОЛЬКО не похоже — и не подозревала.

— ... Ну что такое, Ника? Не выспалась? Или тебе подменили? Может, это не ты, а твой двойник-шпион? — шутил Виктор, пытаясь разрядить обстановку. Концертмейстера сегодня не было, и они были одни. Ника вымучено улыбалась и молчала, не глядя на Виктора.

— Ну ладно. Сегодня от тебя маловато толку. Отпущу-ка я тебя восвояси. Иди, Ника-Земляника, отдыхай от музыки, а я от тебя отдохну. Сдашь ключ на вахту...

Он встал, собирая вещи. Когда он уже был в дверях — услышал за спиной:

— Виктор Алексеич...

Он ЗНАЛ, что Ника окликнет его. Но обернулся, как ни в чем ни бывало, стараясь быть невозмутимым:

— Ась?

Ника смотрела в пол. Потом вдруг вскинула головку, тряхнув кудрями, и посмотрела ему прямо в глаза. Лучше б она этого не делала...

— Виктор Алексеич, это... это вы писали тот рассказ?

Взгляд ее пронзил Виктора, как ток; и поэтому он безнадежно выдал себя — прежде, чем взял себя в руки:

— Ааах... Ты... ты читала? Какой рассказ? — попытался он исправить положение, но было поздно.

Оба они поняли это.

— Значит, вы... Я... я сразу догадалась...

— Подожди, Ника... Какой рассказ? О чем ты говоришь?

Но темным глазам Ники нельзя было врать:

— Вы же знаете!... Тот, который на том сайте... — и Ника покраснела от необходимости произносить слово «эротический»...

Виктор понял: дело труба.

— Ну хорошо, Ника... Раз ты меня раскрыла... — Он старался «сохранять достоинство», хоть и чувствовал, что краснеет не меньше Ники. — Хорошо. А... а как бы ты к этому отнеслась? — спросил он и понял, как по-идиотски прозвучал этот вопрос.

— К чему?

— Ну... вот к этому... К тому, что я пишу такие рассказы?..

— Не знаю... — Ника вдруг неловко рассмеялась. — Не знаю! Вы пишете... Это ваше дело...

Она закрыла лицо руками.

— Ну, а все таки? Ты... — Виктор говорил торопливо, боясь, что Ника обидится или разревется, — Ты не разочаровалась в любимом педагоге? — и стиснул зубы от неловкости шутки.

Она посмотрела на него сквозь пальцы — краем глаза.

— Я... я не знаю. Я растерялась. Честно. Я сразу поняла, что это вы, а я — это я. И я представила...

— Что?

— Ну... как это все... — Ника отняла руки от лица; щеки ее были в красных пятнах. — А вы... вы в самом деле?

В ее глазах сверкнул какой-то особый огонек. Шутки кончились. Виктор помолчал и сказал, глядя ей в глаза:

— Да. В самом деле. Да ведь ты знаешь, Ника. Давно знаешь.

Глаза Ники темнели и распахивались все сильнее... При всем ее шоке ответ Виктора вызвал на ее личике невольную улыбку торжества, хоть оно и горело, как мак.

— Я знаю, что вы... что вы любите меня, вы мне как папа... но не знала, что — ТАК...

— Я и сам не знал, Ника.

— И что... вы хотите... ?

— Очень хочу.

Сердце Виктора билось, как сумасшедшее. Странно, но он как-то мгновенно почти успокоился — умом; он просто волновался, но неловкости не было, она испарилась. Наоборот, он будто нащупал какой-то путь...

— А что, я... я действительно для вас — такая, как вы описали?

— Ника... — Виктор подошел к ней. — Ника...

Он медленно поднес руку к ее лицу. Ника дрожала, но не шелохнулась. Виктор коснулся щеки, погладил ее; взял за подбородок, приподнял малиновое личико... — Ника...

То, что было дальше, он не понял и не запомнил — как, каким образом так вышло, что спустя полминуты он жарко целовал лицо Ники, ее горячие щеки, губы, шею, а она прижималась к нему, и руки ее обвивали его — будто бы сами, помимо ее воли.

Она задыхалась; на лице ее проступала улыбка блаженства, и Виктор ясно видел это — и сходил с ума. Апрельский воздух, струящийся из окна, отнимал у них разум; ласки затягивали их — еще немного, и Ника стала отвечать Виктору, робко трогая его губами; ошалевший Виктор потерял голову — впился в ее губы, раскрыв их языком, и утонул в сладкой пропасти ее рта...

Вот тут они и пропали. Ника, позабыв обо всем, попискивала, извиваясь под поцелуем; руки ее крепко обхватили Виктора, и даже ноги готовы были обвиться вокруг него, как лиана. Они с Виктором больше не были учителем и ученицей...

Все это произошло так быстро, что ни Виктор, ни Ника не успели осознать свое превращение: из Виктора Алексеевича и его студентки — в страстных любовников. Они только жарко льнули друг к другу, мигом перечеркнув все запреты: апрель сорвал их, как старую шелуху...

***

... Наконец они оторвались друг от друга, переводя дыхание. Они смотрели друг на друга — круглыми, изумленными глазами; оба они не ожидали того, что произошло. ОНО ошарашило их, повергло в шок, и они не могли говорить — только смотрели друг на друга и хватали воздух.

Вдруг Виктор сообразил: «дверь! дверь не заперта! в любой момент могут войти!...» Его пробрал озноб; он метнулся вдруг пантерой к двери, закрылся, потом — к окну, опустил жалюзи... И — к Нике.

Она стояла с полуоткрытым ртом, взлохмаченная, растрепанная, красная. Грудь ее вздымалась часто-часто, блузка была полурасстегнута — разошлась во время объятий. Под ней виднелось начало грудей и нежной, умопомрачительной ложбинки...

— Нет, нет... — шептала она, когда Виктор расстегивал ей блузку, трогая кончиком языка ее губы. Шептала, задыхалась, и — не сопротивлялась.

В коридоре шумели, сквозь стены просачивалась какофония консерваторских будней — рояль, труба и что угодно вперемешку. А Виктор — осторожно, а затем все более страстно касался ее кожи, гладил ее по обнаженной спине, нагибался — целовал живот, плечи, ложбинку... И расстегивал лифчик.

— Не надо... — бессвязно шептала Ника, трогая Виктора за руки, — но было уже поздно: лифчик валялся на полу, и во рту Виктора оказался сосок, горячий, набухший, как почка. Ника вскрикнула...

— Тихо, девочка, тихо, Ника-Земляника, — шептал Виктор и ел, смоктал, облизывал ее груди, зарывался в них, мял и мучил их, забыв даже и любоваться на это чудо, которое столько снилось ему...

Освободить Нику от остальной одежды было делом минуты. Виктор прижимался щекой к пушистому треугольнику, сладковато пахнущему, и с особым удовольствием развязывал шнурки на Никиных ботинках.

— Ну давай, Земляничка, освобождай ножки, — шептал он.

— Виктор Алексеич!... — умоляюще стонала оголенная Ника, но послушно вынимала ноги из ботинок. Теперь она была вся — его. Вся! Голая. Полностью! С ног до головы! Дрожащая! Розовая! Нежная! Его! Ника!... На глазах ее блестели слезы — она плакала от страха и возбуждения...

Виктор не столько раздевался, сколько срывал с себя одежду. Ника смотрела на него своими огромными, блестящими глазами; за стеной кто-то трубил «Вокализ» Рахманинова — чувственную, щемяще-надрывную мелодию... Она дрожала.

— Ну, девочка, ну... — голый Виктор приблизился к ней, нежно коснулся ее тела, обнял — руки его поползли по спине, бокам, ягодицам... Ника, дрогнув, поддалась — тело ее завибрировало, задышало под его руками. Запрокинув голову, она смотрела на него; рот ее был полураскрыт — и Виктор прильнул к нему...

Обнаженные, прижатые друг к другу, сплавленные в единый комок, они целовались долго — до тех пор, пока Ника не стала обвиваться вокруг Виктора, как плющ, не стала громко подвывать и раздвигать ножки, бессознательно насаживаясь пахом на Викторову ногу, а член Виктора, бодавший Никин живот, не заныл совсем уж нестерпимо. Тогда они оторвались друг от друга, лихорадочно глотая воздух, и Виктор приказал:

— А давай-ка на столик, Ника...

— Нет... — выдыхала она, умоляюще глядя на него, — но Виктор мял ее груди, подминал ее спинку, вмазывая ее в себя, как масло, и Ника лишилась воли. — Нет... — шептала она, забираясь на стол и умоляюще-вопросительно глядя на Виктора. Она не знала, что делать.

Виктор провел рукой по ее ногам — они были мокрыми от смазки.

— Не так, Земляника, не так... на животик, на животик!..

— Не надо... — в последний раз пискнула Ника и перевернулась вниз лицом, подчиняясь требовательным рукам Виктора.

— Раздвигаем ножки... пистолетиком... вот так — командовал Виктор, властно укладывая Нику и сходя с ума от мысли, ЧТО сейчас будет.

Ника ухватилась руками за края стола и зажмурилась. Она лежала на столе, ноги ее свисали вниз, касаясь пола; как раз напротив члена Виктора, на одном уровне с ним розовела горячая пизда, распахнутая, блестящая, — это было невозможно, невероятно... Хотелось поцеловать ее, исследовать, насладиться ею — но Виктор чувствовал, что не может уже терпеть. Он пододвинулся к Нике — и головку члена сладко обволокла нежная скользота...

— Ааааах! Аааааххх! — громко захрипела Ника, вцепившись в края стола и извиваясь всем телом.

— Подожди, я ведь еще не... — и Виктор умолк, увидав, как по его члену стекают потоки пенистой жидкости. Кончает! кончает девочка... Эта мысль шарахнула его, как током — и он принялся неистово долбить Нику, крепко держа ее за раздвинутые ягодицы и входя в нее все глубже.

Ника сдавленно кричала и всхлипывала. Виктор все увеличивал напор, чувствуя, что теряет власть над собой и его уносит мутная волна — как бывало когда-то в истерике. От мысли, что он ебет голую Нику, нежную, тонкую, талантливую Нику — ебет, как кобель, да еще прямо в классе, где он вожделел ее столько времени, где их запросто могут застукать... — от этой мысли его поглотил какой-то жестокий раж, и он остервенело молотил членом окровавленное лоно Ники, вгрызаясь в него все сильнее...

Ника выла и пищала, захлебываясь криком, разрываясь от оргазма и боли; ее тело ритмично ездило под напором Виктора — туда и обратно по скользкому столу, и груди ее терлись об стол, размазываясь по холодной поверхности... Виктор мял ее спину, ягодицы, бедра, бока, мял ее всю, как кусок воска — и Ника хрипела от этого убийственного массажа. Стоны, хрипы, писки Ники, неистовое хлюпанье члена, взбивавшего, как миксер, розово-пенистое месиво в ее пизде, «Вокализ» Рахманинова за стеной, гул десятков инструментов со всех сторон — все это смешалось с апрельским воздухом в терпкий, сумасшедший коктейль...

«Надо бы вытащить член: нельзя начинять девочку», подумал Виктор — и понял, что не может: вдавливаясь в Нику до самых костей, он разрядился в нее фонтаном спермы, потом — другим, третьим, десятым... цветные молнии сверкали в его голове, и все никак не хотели умолкать, и он кричал, забыв обо всем на свете — от страшной муки оплодотворения и власти над женщиной. Которая пять минут назад еще была девочкой...

***

— Ну не надо, Ника, не надо... Не плачь, пожалуйста, ну не надо... Ну прости меня! Прости, — пожалуйста!... Я... я не знаю, что на меня нашло. Ну прости меня, Ника! Мне очень стыдно. Правда... Ну прости...

Ника сидела, сгорбившись, на столе — голая, в луже крови и выделений — и плакала. Лицо ее было красным, почти буряковым, глаза тоже покраснели — она их без конца терла, по-детски, будто надеясь втереть слезы обратно. Виктор сидел рядом, обнимал Нику за плечи и робко целовал куда придется. Сморщенный член его был весь в крови.

— ... Ну прости меня... Ты видишь, как: мы оба немного сошли с ума. Это все весна, Ника...

— Как же так? Я не верю, — всхлипывая, говорила Ника, глядя на себя-голую. — Я — вот так, с вами?... Вы меня... Неееет!... — и Ника снова и

снова заходилась в плаче. Потрясение выходило из нее слезами; ей казалось, что все вокруг рухнуло...

— Ника, маленькая моя... А хочешь, я тебя домой отвезу? К тебе? На машине?

— Домой? Вот так? Нееет!... — Нику передернуло от этой мысли, будто она увидела паука.

... Понемногу она успокаивалась: нежность и раскаяние Виктора возымели эффект, и она уже доверчиво прижималась грудками к нему.

— Виктор Алексеич... Я до сих пор не могу поверить... Я — занималась Этим? Я — уже не девушка?

— Ника, моя славная... С посвящением тебя! Ты теперь — женщина, взрослая женщина...

Виктор протер стол, Никину пизду и ножки, собрав целый кулек окровавленных салфеток; но одеваться ни ей, ни ему почему-то не хотелось. Апрельский воздух растворил их в каком-то щемящем оцепенении, и они сидели рядышком, прижавшись друг к другу. Выплакав потрясение, Ника вздыхала, положив голову на плечо Виктору. Близился конец рабочего дня, консерватория понемногу затихала; дверь их несколько раз дергали, и они всякий раз вздрагивали...

— Ник... А давай поедем ко мне? А? — предложил вдруг Виктор. — Давай?

— К вам?..

Мысль о возвращении домой была нестерпимой, и визит к Виктору показался ей отчаянным, но вполне естественным продолжением того, что было.

— ... А что у вас?

— У нас? Я!

— Вы?... — Ника засмеялась. Слезки на ее глазах стали подсыхать. — А кроме вас, у вас чай есть? И ужин к нему впридачу?

— Есть, конечно. У нас много чего есть... Так что, земляничная принцесса согласна?

— Так и быть... — и Ника грациозно спрыгнула со стола. У Виктора екнуло сердце — так она была прекрасна: обнаженная, стройная, гибкая, уже улыбчивая, с тихим блеском в глазах... — А мы прямо так поедем? В этих вот костюмах?

— А что, мне не идет, ты считаешь? — Виктор встал, комически красуясь перед Никой и испытывая дикий кайф от своего бесстыдства. Член его давно уже торчал, как пушка.

— Ну... Как вам сказать...

Внезапно Виктор вскочил и сгреб Нику в объятия. Она ойкнула...

— Немедленно одевайся. Слышишь? Немедленно. Иначе все повторится. Я за себя не отвечаю. Немедленно!..

И держал ее, не отпуская одеться.

***

— Ой-ей-ей! Ааааоу! Не могу-у-у!... Виктор Алексеееееееееич!... Не мучьте! А... а... умира-а-аюююю!... ЫЫЫЫЫЫЫ... — и Ника билась в оргазме, обхватив Виктора ногами, а он буравил языком ее пизду, руками выкручивая соски.

— Так... успокойся... так... ну вот. Сладко? Сладенько моей девочке? А мурлыкать будет моя девочка? А так? — и он нежно проводил ладонью по голому боку, отчего Ника выгибалась и действительно мурлыкала...

Взгляды их были пьяны, на лицах играли диковатые улыбки. Они говорили друг с другом бессвязно, урывками, — прикосновения, ласки вполне заменили им слова.

— Так... а теперь на животик... Писюлечка наша еще болит, да? мы ее трогать не будем, — а вот сзади у нас есть еще одна дырочка...

— Нееееет, — сладко ныла Ника, перекатываясь на живот. — Вы меня будете... туда?

— Буду. Мужайся, Земляничка. Вначале будет немного бо-бо, а потом...

И он драл ее попку, стараясь, впрочем, не делать ей больно, а Ника выла и жаловалась:

— Оооу! Я сейчас лопну!... Ооохх! Такое чувство, что вы на кол меня... что вы в меня... оой! даже тошнит немного... Оооооооууу, я не могу, не могу! Не мучьтееееееееее!... — Но Виктор крепко держал ее, и скоро она уже хрипела и плакала, кончая от члена в попке, распиравшего, натянувшего ее до ушей, как чулок на манекене...

... Они лежали и тихонько стонали. Говорить не было сил. Ника думала, как это так получилось, что она жила себе тихой, скромной, правильной девочкой, и вдруг в один день все это полетело в тартарары, и она за день испытала Все Это... и Виктор Алексеич, такой привычный... Боже! и теперь она — не та, что была, а какая-то уже совсем другая Ника... А Виктор думал: только что я делал это. Мы делали это. Я и Ника. Ника...

— Уже пол одиннадцатого, — сказал он.

— Выгоняете? — отозвалась Ника и потерлась, как кошечка, о его бок.

— Мама волноваться будет. Мы же «занимаемся»...

— О да. «Занимаемся»... Чем?... — И они тихонько хихикали.

— Я отвезу тебя. И одену. Лежи, — и Виктор стал натягивать на нее трусики, колготки, брюки...

***

... Виктор стал чаще отсылать концертмейстера — и каждый урок наедине с Никой кончался Этим. Они закрывались — и умирали от оргазмов, от запретного восторга и от страха разоблачения. Ника стала ездить домой к Виктору на «дополнительные занятия», которые проводились безо всякого предохранения, — и истекала спермой Виктора, как весенней влагой, а рот ее горел от поцелуев, от минетов и от соленого привкуса его тела. Ника порозовела, налилась и стала убийственно хороша. В ее речи появились томные, медлительные нотки...

Через какое-то время люди стали замечать неладное. То Ника, забывшись, крикнет: «Виктор Алексе-е-е-еич! Давайте скорей уже!...» — и, опомнившись, прикроет рот рукой; то они пройдут по коридору, обнявшись за талии; то Виктор украдкой прижмет к себе Нику, поцелует ее, взъерошит ей кудри... Стали замечать, что регулярно, после занятий, Ника садилась в машину Виктора и уезжала с ними. Чьи-то зоркие глазки подсмотрели, наконец, как Виктор мнет и теребит Никину грудь, а та закатывает глазки от счастья...

Наконец декан вызвал Виктора к себе.

— Виктор Алексеевич, мы ценим вас как блестящего профессионала... но вы сами понимаете: так дальше продолжаться не может...

— Что не может?

— Что, что!... Сами знаете что! Всякий стыд потеряли! Уже и целуетесь с ней в коридоре...

— А почему я не могу поцеловать в коридоре свою жену?

— Причем тут жена! Вы еще и женаты! И тащишься за студентками, как пацан! Выдрал бы тебя за уши!... Гений нашелся, Казанова виолончельный...

Пока декан разорялся, Виктор достал свой паспорт, развернул его и показал декану. Тот глянул — и умолк на полуслове.

Там стоял фиолетовый штамп:

«17 мая 2011 г. зарегестрирован брак: Северинцев Виктор Алексеевич, 1976 г. р., женился на Геловани Нике Луасарабовне, 1993 г. р.»

— Я надеюсь, инцидент исчерпан, — сказал Виктор, пряча паспорт в карман. Уходя от декана, он думал: все дело в том, что Ника — единственная в мире жена, которая, наверно, никогда не отвыкнет называть его на «вы» и по имени-отчеству.

Кем была для него Ника? Женой? Приемной дочерью? Любовницей? Ученицей? Он не знал. Она была Никой — его Никой...

Е-mаil автора: 4еlоvеcus@rаmblеr.ru