Из цикла «В отцы годится» №4: Лифт любви

Лифт закрылся, и воцарилась тьма.

— Ё, — вырвалось у Гладкова (хотя вообще он был сдержанным человеком).

Как видно, гопники выбили в лифте последнюю лампочку. Такая темень нервировала, хоть и ехать было не ахти сколько.

Гладков достал мобилку. Та полыхнула прощальным огоньком и потухла: он забыл зарядить ее.

— Ё-моё! — сказал он с чувством. — Едрить тебя, сукин сын!

Лифт, видно, принял это проклятие на свой счет и застыл.

— Эээй, — позвал Гладков.

Тишина.

— Ээээээй! — заорал он, стукнув несколько раз в двери.

— Застряли? — спросил голос из тьмы.

Он был робким и женским, этот голос.

— Тут кто-то есть? — спросил Гладков, помолчав.

— Вообще-то да.

Гладков попытался осмыслить это.

— Я не увидел вас. Было темно, — сказал он. — Стало быть, вы тоже застряли?

— Нет, я просто прошла тут сквозь стену, чтобы вам не было скучно...

— Мда. Хи-хи, — фальшиво хихикнул Гладков. — А... у вас есть мобилка?

— Есть. Но она не заряжена.

— Что-о? Ахахаха! — расхохотался он, на сей раз от души.

— Это так смешно?

— Ну... просто забавно: в темноте, в заточении, без связи с миром...

— Вы не писатель, часом?

— Эээ... а что?

— Красиво так выражаетесь. Сильно. Там должна быть кнопка.

— Где? Какая?

— Там, где все кнопки. Кнопка вызова.

Минуту или две Гладков сосредоточенно тыкал во все кнопки, которые мог нащупать.

— Нет тока, — наконец сообразил он. — Все кнопки потухли. Ай!..

— Извините. Да, я тут, вот прямо рядом с вами, осторожно... Не ушибла вас?

— Нет... но, знаете... В темноте вдруг кто-то тебя трогает...

— Не кто-то, а я. Да, вы правы — потухли... Меня зовут Кристина.

— А меня Владислав. Можно «Влад».

— Очень приятно. А меня можно «Кристи».

— Вы тут?

— В смысле?..

— Ну... рядом со мной?

— Почти, — голос раздался вдвое ближе. — Но я вас не буду трогать, не бойтесь.

— А вы какая, Кристи?

— То есть — «какая»?

— Ну... Так интересно, интригующе — один на один с девушкой, в полной темноте... Вы блондинка?

— Оооо...

— Что?

— А попробуйте угадать? Какая я?

— Нууу... — Гладков замялся. — Что, вот так вот... по голосу?

— Ага.

— Ну... не знаю... По-моему, вы блондинка. У вас голос мягкий такой. Угадал?

— Не знаю. Тут темно.

— Ха-ха-ха... А глаза у вас голубые?

— Угадайте.

— Наверно, голубые... или серые. Или зеленые. И еще мне кажется, что вы кудрявая.

— Потому что говорю кудряво?

— Не знаю. Просто кажется так. Угадал?

— Нуууу...

— А можно потрогать? Проверить?

— Кого? Меня?

— Ваши волосы. Хоть что-то достоверное...

— Ну... эээ...

Холодея, Гладков протянул руки по направлению к голосу. Руки уперлись в мягкое и живое.

— Ааай!

— Извините... Я, кажется, промахнулся...

— Вообще-то у меня волосы не там растут. В основном выше.

— Извините, — бормотал Гладков.

Ощущение мягкого и живого обожгло нервы. Жутко, до тика хотелось повторить. «У нее что, голая грудь?» — подумалось вдруг, и стало еще жутче.

— Извинила. Вторая попытка будет?

— А можно?

— Если осторожно.

Гладков снова протянул руки, на этот раз выше, на уровне своей головы — и они окунулись в пушистую копну.

— — Йесс! Я угадал! Вы такая кудрявая!..

Руки его щупали пух, щекочущий ладони, и оттуда в тело текли мурашки, такие же щекотные, будто Гладков целиком залез в шевелюру Кристи.

— Вы хотите меня причесать, я вижу. Вы парикмахер?

— Нет, я писатель... Я никогда не видел таких кудрей!

— Вы их и сейчас не видите.

— Да... Но мне кажется, я чувствую, какие они золотые. Они греют мне руки...

Гладков и впрямь чувствовал это. Его руки путешествовали по шевелюре Кристи и откровенно гладили ее, как это можно было делать только с очень близким человеком. Кристи притихла.

— Вам нравится?..

— Если я скажу «да», вы захотите чего-то еще — сказала она. — Если я скажу «нет», вы просто прекратите. Поэтом я просто промолчу...

— А вам не хочется, чтобы я прекращал?

— Не... хочется... — хрипло проговорила Кристи.

Гладков ласкал ее голову сквозь кудри, млея от токов незнакомого тела, и в ответ слышал волнительное сопение. Можно было бы сказать «у него потемнело в голове», если бы и так не было темно.

— Значит, вы сказали «да»...

— Ммммм...

— И вы сами сказали, что если «да» — значит... значит, можно что-то еще.

— Я такого не говорила!..

— А что «еще»? Что ты имела в виду? — вкрадчиво шептал Гладков (или, точнее, кто-то в нем), переходя с кудрей на шею.

— Ооооу! Вы решили защекотать меня? — жалобно спросила Кристина, не заметив его «ты». Судя по ее голосу, прикосновения Гладкова имели оглушительный успех.

«Какая же ты чувственная», думал он, сходя с ума.

— Ты имела в виду... может, лицо? Можно потрогать твое лицо?

— Вы мне весь макияж сотрете...

— Я аккуратненько... снизу... — бормотал Гладков, щекоча ей под подбородком и легонько задирая его вверх. Этот испытанный прием подействовал, будто Гладков нажал на кнопку «возбуждение»: Кристина закряхтела, шевельнулась, и он услышал шорох одежды.

«Выгибается» — думал он.

— Ого! У тебя такие пухлые губки! Ну просто... просто ого, какие!

Его палец путешествовал по ее губам, чуть прижимая, чтобы не дать ей говорить. Подушечка скользила по влажному — Кристи чуть приоткрыла губы и слегка ловила ими палец. Под ним было все мокрее и мокрее, и что-то совсем влажное и мягкое обожгло его и исчезло... неужели язык?

В какой-то момент напряжение стало невыносимым. Гладков набрал дыхание, еще не зная, что он скажет... но Кристи опередила его:

— А теперь, — сказала она, куснув губами его палец, — а теперь я вас потрогаю. Думаете, только вам можно? Где вы тут?

— Вот я, — отозвался Гладков, закрывая глаза.

Горячие, как маленькие печки, руки ткнулись ему в шею, нащупали подбородок, губы...

— Ой, какой колючий! У меня пальцы в дырках будут! Уходим отсюда, — смеялась Кристи, но пальцы ее щупали Гладкова нежно, горячо, и тот млел от их тока. — Тааак... Нос длинный, шнобель такой... Вы Урфин Джюс, да? А это что? Следы веков? Вам сколько лет? — пела она, нащупав морщины. Ее скользящие касания драли Гладкову нервы.

— Сорок... три... — хрипло сказал он.

— Ого! А лапали меня так, будто вам пятнадцать.

— А... тебе сколько?

— А мне... сорока еще нет. Угадайте! — она перестала его щупать.

— Уффф... Ну точно не пятнадцать, — сказал Гладков. — Судя по голосу... и губам...

— А сколько? Тридцать шесть?

— Слишком мало данных. Надо... — он прикоснулся, не дыша, туда, где должно было быть ее туловище, — надо собрать информацию...

И сжался, ожидая реакции. Но Кристина молча пыхтела, и он двинулся дальше.

Под его пальцами было голое, горячее, мягкое, и оно было уже довольно долго... «Грудь! Совсем голая?... « Но нет: край ткани, ложбинка...

— Ого! У тебя такое декольте...

— А что? Не нравится?

— И грудь... большая такая... Третий размер?

— Четвертый.

Он спустился ниже, на талию, гнущуюся под его руками, и вернулся выше.

— Это вы проверили — может, я толстая корова?

— Ну что ты...

— И как? Со мной можно иметь дело?

— Ты потрясающая, Кристи, — горячо шептал Гладков, исправляя нечаянную лажу. — Я почти вижу тебя. У писателей знаешь какое воображение! Ты нежная кудрявая блондинка с пухлыми губками, созданными для любви... У тебя молочно-белая кожа, голубые или серые глазки, большие такие... и краснеешь ты крепко. И вообще ты розовенькая... наша, славянская, русская порода!... Что такое?

Кристи хихикнула.

— А лет мне сколько? — спросила она.

— Ну.

.. ты тонкая, но крепкая, в самом соку. С такой потрясающей грудью... и голос у тебя густой, чувственный... Но ты молодая. Иногда бываешь почти ребенком. Думаю, тебе от двадцати трех до двадцати восьми... Двадцать пять! Угадал?

— Эээм... Будем считать, что да. А руку вы у меня все время будете на сиськах держать?

— А... тебе нравится?

— Не уверена. Лежит себе, как на перине... Тяжелая, между прочим!

— А соски у тебя такие же большие? — решился Гладков.

— Ээээм...

— Большие и розовые, да? Чтоб много-много молочка деткам было, да? — шептал он, массируя пышную грудь. Кристи охнула и отстранилась, но сзади был угол лифта, в который Гладков загнал ее и возобновил ласки — уже двумя руками.

В лифте сверкали искры и рвались фейерверки.

— Какая же ты чувственная, Кристи, — сказал он вслух, стягивая край ткани с ее упругих шаров. — Аааа, ааа... — запели они вдвоем, когда он нашел ее голые соски и взялся за них сразу двумя руками. — Аааа... — подвывал Гладков от ужаса и от похоти. — Тебе нравится? Нравится, девочка моя?

Он нагнулся, взял в рот горячий сосок, боднувший его, и стал взаправду сосать, причмокивая, как грудничок. Кристи застонала густым басом.

— Нравится? — бормотал он, мучая ей грудь. Она не отвечала ничего, извиваясь под его ласками.

«Как мы это здесь сделаем»? — думал Гладков. — «Она наверняка побрезгует на грязном полу... Неужели стоя, как ковбои в порнушке?»

Он нащупал Кристинины бедра, круто расходившиеся в стороны, как у индийских шакти.

— Ничего себе, какие... Да у тебя идеальная фигура! 90—60—90?

— Шестьдесят — да, — хрипло отозвалась Кристи. — Пятьдесят девять... Остальное больше...

— Обалдеть, — искренне говорил Гладков, расстегивая ей джинсы.

— Может, не надо? — вдруг спросила Кристи. Жалобно, как девочка.

— Но ты же хочешь, хочешь!... — Гладков схватил ее за грудь, обвил рукой талию, с силой массируя тугое горячее тело... — И я хочу. Очень-очень-очень хочу... Кристи, девочка моя, не бойся. Не бойся, моя кудряшка, все будет хорошо... все будет очень-очень хорошо... — бормотал он, стаскивая тряпки с ее замечательных бедер и спуская их глубоко-глубоко вниз, ниже колен. — Ну вот мы и голенькие, ну вот, — лихорадочно гудел он, наглаживая руками всю Кристи сверху донизу, во всех местах одновременно. На ее животе болталась майка. — Давай маечку снимем, а? Давай? Она мешает... Что? Что, что, моя девочка?

— О... оо... ооо... Ооооууууэээээ!... — вдруг расплылась Кристина, извиваясь в темноте. — Эээ! Э! Э!

Ее рука дрожала между ног — Гладков чувствовал ее вибрацию. Недолго думая, он сунул туда свою собственную, окунув ее в горячий клей.

— Моя... девочк... кончи... чувственн... такая... — вылетали из него ошметки слов, обугленные от перегрева. Кристи ревела и взбивала бедрами воздух, рука Гладкова отчаянно хлюпала в ее промежности, другая хватала грудь за оба соска сразу; лифт ходил ходуном, и казалось, что какой-то великан трясет его, как спичечный коробок.

Кристи кончала долго и душераздирающе — Гладков даже устал вибрировать в ее киске, хлюпавшей ему на одежду.

Потом она оползла вниз, как студень, и тот еле успел подхватить ее.

— Уууууууфффф, — выдохнули они оба, хоть Гладков не кончил, и яйца его ныли, будто их сдавили клещами.

— Ну и нуууу... — сказал он. — Ты такая чувственная...

— Где-то я это слышала, — отозвалась Кристи густым басом.

— Но ведь ты кончила сама, я даже тебя не...

— Хотите продолжения? — спросила Кристи.

— Ээээ... вообще-то да. Очень, — похолодел Гладков.

— Можно я вам... минет сделаю?

Было ясно, что она впервые произносит это запретное слово.

— Даааа! — заорал он, лихорадочно расстегивая брюки.

Это был самый короткий минет в мире: он только сунулся во влажный ваккуум, окутался его скользотой, мгновенно растаял в ней, спазмируя до костей, пару раз наподдал бедрами — и лопнул, разбрызгивая сладкий огонь в Кристи, которая подавилась его кончей и кашляла, роняя слюни Гладкову на яйца...

— Я даже приготовиться не успела, — пожаловалась она. — Вы так быстро...

— Просто... ты меня... сильно... возбудила... — говорил ей голос Гладкова откуда-то из глубин, опустошенных ее ртом.

Они помолчали.

Кристи покашливала где-то внизу. Гладков сполз туда, к ней, и обнял за плечи.

— Можно? — спросил он.

— Угу...

Они снова помолчали. Им было вкусно и тепло, и тела их продолжали общаться, обмениваясь невидимым током.

— Спасибо тебе, — сказал Гладков.

— На здоровье. Вам спасибо, — отозвалась Кристи.

— Мне-то за что? Только хотел извиниться, что пристал к тебе. Вообще я не такой.

— А какой?

— Ну... Трудно сказать, какой. Со стороны виднее. Но я никогда не приставал к девушкам в лифте. Даже странно, — со смехом сказал Гладков.

— И я тоже... к мужчинам, в смысле.

— Да? Вот видишь... Это лифт, наверно, какой-то заколдованный!

— Наверно...

Они снова помолчали.

— А у тебя до сих пор сись... грудь голая, — сказал Гладков.

— Да ладно, я не побью вас за «сиськи». А вы что, против?

— Нет, но... придут нас спасать, откроют — а там...

— Думаете, придут?

— А как же? Что мы здесь, как Аида и Радамес, что ли?..

— Риии-торна-вин-ти-кооор*... — вдруг запела Кристи красивейшим контральто.

___________________

*Ария Аиды из одноименной оперы Верди. (Прим. авт.)

У Гладкова похолодело в кишках.

— Огооо! — восторженно крикнул он, когда она допела фразу. — Ты что, оперная дива?

— Ну... не совсем дива, и не совсем оперная... Я больше по джазу.

— Вот это да! Ты просто молодчина, Кристи! — горячо сказал Гладков, сопровождая слова бурной жестикуляцией. И нечаянно задел что-то тугое и мягкое.

— Ааай! — мяукнула Кристи.

Гладков сжался.

— Это был мой сосок! — сказала она.

— Прости. Я случайно.

— Я знаю...

— А здорово, что теперь нам можно трогать друг друга везде... — он положил руку ей на грудь. — И в этом нет ничего такого...

— Тогда и я вас буду трогать за... член. Вы еще не спрятали его?

— Нет. Только он липкий и противный.

— Я знаю. Он был у меня во рту.

Гладков прикусил язык, а Кристи нащупала его хозяйство и принялась изучать своими горячими, нежными пальчиками, из которых в него шло щекотное электричество...

— Ааа... Ты сейчас снова меня возбудишь... и что тогда?

Кристина хотела что-то ответить, но тут откуда-то грюкнуло, и пропитый голос спросил из никуда:

— Эй! Есть кто тама?

Гладков и Кристи подпрыгнули, стукнувшись плечами.

— Ееесть! — крикнули они дуэтом, лихорадочно заправляя голые телеса.

— Ща вскрою вас. По всяму микрорайону тока нету, еб твою мать...

— Сейчас нас вскроют, — сказал Гладков (Кристи хихикнула), — и мы увидим друг друга.

— Да, — отозвалась она. — Волнующий момент...

— Ты и правда волнуешься?

— Да, — сказала она, помолчав. — Немного.

— И я. Только я совсем некрасивый.

— А я не люблю красивых.

— Серьезно?... Но ведь ты красивая?

— Увидите, — загадочно сказала Кристи.

Матерящийся монтер загрохотал совсем рядом, и вскоре темнота раскрылась, ослепив глаза.

— Выходитя, — сказал монтер, направив фонарь им в лицо. — Осторожно, тута темень, как у негра в заднице...

— А вы... — начала было Кристи, но осеклась.

Гладков, проморгавшись, косился на ее профиль. Пока он видел только большую копну волос, остальное казалось вылепленным из темноты.

Они вышли, держась за руки, и прошли к выходу из подъезда. Дневной свет ударил в глаза так, что градом полились слезы.

— Ну, смотрите, — торжественно сказала Кристи.

Гладков повернулся к ней... и чуть не сел на пол.

Перед ним стояла роскошная, грудастая, гибкая, стройная, ослепительно красивая и чувственная... негритянка.

Черная, как темнота, откуда они вышли.

Стояла и смотрела на Гладкова своими чернющими глазами, лукавыми, вопросительными, насмешливыми, ожидающими...

— Ты что, об темноту покрасилась? — спросил он наконец.

Кристи расхохоталась, обнажив белоснежные зубы.

— Ну да, а раньше была «нашей русской породой», — сказала она.

— Прости. Я просто в шоке. Ты потрясающая, — сказал Гладков.

Кристи посмотрела ему в глаза.

— А ну-ка повторите, какая я.

— Потрясающая. Гораздо лучше, чем я думал.

— Мне, кстати, всего восемнадцать, — сказала Кристи. — И я правда чувствую себя русской.

— Ну, выглядишь-то ты на двадцать пять.

— Потому что сиськи большие. И голос. Риии-торна-вин-ти-кооор... — запела она, закончив эффектной джазовой каденцией. Гладков зааплодировал. — Вы, кстати, торопитесь?

— Я? Ээээ... нет.

— И я нет.

Он осторожно обхватил ее за талию — и они пошли вместе: лысеющий блондин Гладков — и черная, как эбонит, негритянка Кристи, у которой на щеке присохла капелька его спермы...