Истории о море. 30-ые беспокойные. Глава 5: Рабыня страсти или до совершеннолетия два года без выезда

Рахиль чуть не расплакалась, видя, как Елизавета трескала вторую тарелку её макарон, добивая их кусками колбасы и запивая всё соком. Ей в деревне давали самую малость еды. Пить она могла сколько хотела, а вот с едой в деревне было строго. И постоянно били. За любую провинность дядя бил палкой. Жена его пыталась как-то защитить девочку, но получив по голове, в прямом смысле этого слова, больше не рисковала. Так она жила, пока дядя не решил, что сломил её, и она готова выступить в качестве товара.

— Но я бы сбежала. — Глаза её сверкали как два бриллианты, огранённые таким вот пушистым ореолом ресниц. — Обязательно сбежала. Выкрала бы документы и сбежала. Мне нужно было только уйти от дяди.

— Вот ты и свободна. — Я достал бутылку коньяка. — Возьмешь документы, пойдёшь в посольство Франции...

— Никуда я не пойду. — Она облизала губы языком, выворачивая мне всё внутри. Твоим бы языком, да по томящемуся в трусах! Я вздохнул. — Я от него никуда не пойду.

— От кого? — Рахиль бросила тревожный взгляд на меня. Я же был спокоен. Она в шоке, она видит вокруг врагов, и только я для неё пока друг. Отсюда и такая позиция. — От Андре?

— Да. — Она неожиданно вскочила, бросилась ко мне, обхватила крепкими руками, не прижалась, а вжалась в меня. — Я теперь от него никуда. Куда он туда и я.

— Так. — Рахиль поднялась с табуретки. — Давай-ка девочка спать. Прими душ, я найду, что тебе одеть, и ты ляжешь спать. — За окном моей кухни на мир наваливалась африканская ночь. — Так лучше будет. Слишком много событий за сегодня.

— Андре? — Она уцепилась за меня.

— Я же не могу с тобой принимать душ? — Я погладил по её голове. — Ты, давай, иди, прими душ. А спать я отведу.

— Не обманешь? — Что за вопросы? Хотя, какая она взрослая? Ребёнок, просто повидавший много ребёнок. — Не обманешь?

— Сама подумай? — Я наклонился к её глазам. — Ты же у меня дома? Так? А кто в доме хозяин?

— Ты. — Она бросала взгляды то на неё, то на меня, соображая что-то своё.

— Так, вот. Я, как хозяин, говорю. — Я сделал нарочито суровое лицо. — Быстро мыться и спать! А то на ночь не расскажу сказку.

— Ой! — Она замерла, а потом засмеялась, поняв мою шутку. — Я пошла.

Пока они там возились в ванной, пока Рахиль бегала домой за чем-то там женским, я размышлял. Мыл посуду, думал, собирал вещи в стирку, думал, разбирал почту, думал. Думал, что мне делать дальше? Ударивший мне в голову спермотоксикоз теперь казался таким пустяшным по сравнению с теми проблемами, что вырисовывались впереди.

Рахиль зашла на кухню, села напротив, уставилась на меня, словно я должен был ей что-то рассказать. Я вытащил бутылку конька, поставил рюмки.

— И зачем тебе такой вот? — Она кивнула наверх, где в затихшей ванне возилась Елизавета. — Своих проблем мало?

— Ну, не смог я так мимо проехать. — Я налил ей, себе, плотно заткнул пробкой бутылку. — Не смог.

— На сладенькое потянуло? — Она взяла стопку, опрокинула.

— Чего? — Я даже поперхнулся. Хотя, она может и права? На сладенькое потянуло? — А если я обижусь?

— Знаешь, — она отвернулась, — кажется, я ревную тебя к ней. Ты так на неё смотришь...

— А как бы ты смотрела на спасённого ребёнка? — Надо гасить это. То, что внутри меня это моё. Даже если меня и потянуло на малолеток.

— Извини. — Она поджала губы. — От долгого сидения тут голова начинает как-то не так себя вести. Вокруг это норма, а... — Она махнула рукой. — Извини, что так подумала.

— У нас в России есть поговорка. Если хочешь проблем купи маленькую свинью.

— Ха! Интересно. — Она откинулась назад, отбросила волосы.

— Я готова. — Она стояла в короткой ночной рубашке, чуть смушаясь.

— Давай, иди наверх, в спальню. Я сейчас приду. Мне надо Рахиль кое-что сказать.

— Хорошо. — Она повернулась, сверкнув красными трусиками через тонкую ткань рубашки.

— У нее месячные. — Рахиль поправила стопку, потянулась к бутылке. — Нужно будет завтра ей купить средства гигиены.

— Вот, ты мне и поможешь. — Я наклонился, поцеловал в губы — нежно, сладко. — А ты для меня моя женщина.

— Я жена другого человека. — Она выдохнула, впилась губами. И отпрянув назад. — Иди. Просто поговори. И возвращайся.

— Хорошо.

В спальне горел ночник, выбивавший из вещей длинные размазанные тени причудливых контуров. Она уже спала, сжавшись в комок, завернувшись в одеяло. Я сел рядом, посмотрел, как она дышит, наклонился к голове. М! Что за чудесный запах! Так бы и отбросил одеяло, обхватил, а дальше — не выпуская и не вынимая! Но я аккуратно поцеловал её в волнистые волосы, собранные в несколько кос, выключил ночник, на цыпочках пошёл к двери.

— Спасибо. — Голос её не прозвучал, проскользнул ласковым ручейком.

— Спи. — Я улыбнулся. — Спи, Елиз. Завтра у нас будет время поговорить.

— Меня мама называла Елиз. — Она неожиданно села, обхватила себя руками, закричала сквозь брызнувшие слёзы. — Мамочка! Моя милая мамочка! — У девочки начался отходняк.

Рахиль влетела в спальню, готовая увидеть совершенно другое. Но кроме бьющейся в истерике на моих руках девочки другого она не увидела. Истерика продлилась довольно долго. Я не давал ей лекарства, как советовала Рахиль, давая девчонке проплакаться, прокричаться. А потом, уложил её, бессильную, обратно в кровать, поправил задравшуюся рубашку, укрыл одеялом. И поцеловал в бархатную щеку. А лекарства пусть европейцы едят пригоршнями, глуша свои чувства, ощущения. У нас, русских, всё натюрель. Даже безумие. Как в моём случае.

***

Клаус пришёл поздно вечером. Устало упав на высокий табурет, он вытянул ноги в грязных ботинках. Опять гонялся по кустам, саванне за этими бандитами и прочими, что угрожают безопасности компании. Война вползала в страну, втягивая не только местных, но и европейцев, которые вели тут бизнес. А так как он просидел в Африке уже приличное время, то был важным кадром.

— Мне уже сказали. — Он опрокинул стопку, заглотил лимон. Привычки мои становились его. — Привёз себе малышку?

— Не так всё просто. — Я подтянул пачку документов. — Ребёнка продавать?

— Тут это норма. — Он покачала головой. — Но это уже твои проблемы. У нас на это закроют глаза. А что дальше, тебе решать. Ей всего четырнадцать.

— С половиной. — Я пролистнул паспорт. Елизавета по паспорту была Мелисой и въехала четыре месяца назад.

— Перезрелок для вступления в брак. — Клаус сполз с табурета. — Ты давай отдыхай. А завтра приходи вечерком к нам. Оттянемся.

— Конечно, приду. — Я обнял его. — Ты бы не носился со спецназом бы по Африке. Поберёгся.

— Ещё немного осталось. Через четыре месяца кончается контракт. — Он устало усмехнулся. — Завтра поговорим.

Гроза в Африке это буйство стихии во всём своём великолепии! Извилистые молнии, выкрашивающие всю природу в фантастические цвета, потоки воды, бьющие по голове, так словно ты попал под струю пожарного шланга, потоки воды, жёлтые, бурлящие, уносящие с собой не только всё, что плохо лежит, но и зазевавшихся людей, животных. Одним словом — стихия. Под утро налетела именно такая гроза. Я приоткрыл глаз, посмотрел на фиолетово-неоновые вспышки, опять сомкнул глаза. Сон это то действо, которое нужно доводить до конца, не обращая ни на что внимание. Если нет ничего экстраординарного. А экстраординарное само приходит. В спальню влетела Елизавета, рванула простыню на мне, нырнула ласточкой под неё. Я тут же проснулся. Во-первых, я лежу голый. Во-вторых, она тоже, только в этих узких красных трусиках, ставшими коричневыми в свете молнии. В-третьих, у меня просто утренний стояк. И мне не хотелось бы вот так. Короче, я проснулся, сжался, пытаясь со сна сообразить, что делать.

— Мне страшно. — Она обхватила меня, прижалась своим первым номером к моему боку, дрожа мелкой рябью. — Я боюсь.

— Ты. — Мне надо было как-то прикрыть торчавший член. — Ты погоди. Дай одеться.

— А ты голый?

— Она подняла голову. — Ой! — И выскочила из спальни.

Натянув шорты, я двинулся к ней, решив поговорить о страхах и о внезапных заскакиваниях в спальни. Она уже натянула на себя ночную рубашку и мою рубашку и сидела, сжавшись в комок. Нет, дурочка, ругать я тебя не буду.

— Елиза. — Я сел на край кровати. — Пойми, я взрослый мужчина, а ты маленькая девочка. У меня уже могла бы быть такая же дочь.

— Андре, прости. — Голос дрожал, как и она сама. — Я так испугалась. Я боюсь молний. Дядя. — Она отвернулась. — В первый раз пришёл ко мне, когда была такая гроза. — Она не девственница? — Я сопротивлялась, откусила кусок уха, и он избил меня. После чего только бил, но больше не приставал. Очевидно, хотел продать дороже.

— Ладно. — Я подсел ближе, обнял её. — Не бойся.

— Я не боюсь. — Какое у неё жаркое тело! — Я тебя не боюсь. Я тебя люблю.

— Во, как! — Я усмехнулся. Девичья любовь это да. Что-то!

— Не смейся. — Она подняла на меня глаза. Что в них мне не было видно, но я понимал, что в них, наверно, бушевали страсти. Юношеские страсти, когда-то выбивавшие меня из окружающей меня действительности. — Я буду твоей рабой до конца жизни.

— Рабынь мне не надо. — Я уложил её рядом, обернул одеялом. За окном рвались не снаряды, бомбы стихии. — Я не работорговец.

— Я буду женой. Хорошей женой. Верной женой. — Она ухватила меня за руку, прижала к своей щеке. — Буду только твоей. Ты будешь первым и единственным. — Откуда в её голове такая крепко засаженная мысль? — Я там. Думала, много думала. Но решила, что доберусь до дома. Там выйду замуж за одного мужчину. А если он и умрёт, то потом не выйду замуж. Как моя мать.

— А что твоя мать? — Максим успокаивался, но всё равно торчал видимым бугорком, отчего ноги приходилось держать в полусогнутом положении.

— Она сошлась с отцом. Прожили вместе 18 лет. А потом она умерла. А я ему мешала. Он привёз меня сюда и бросил. Как ненужную вещь. — Она заскрипела зубами. — Но ты меня спас. Ты мой мужчина. И я буду только твоей.

— Ладно, раба страсти. — Я поцеловал её куда-то в висок. — Поворачивайся на бочок, закрывай глазки и спать.

— А ты не уйдёшь? — Прямо детский вопрос.

— От тебя? Нет! — Я погладил её по плечам, волосам как можно нежней. И не для того, чтобы Максим завозился вновь, оживая, а чтобы успокоить её. — Ты же моя раба?

— Ну. — Она толкнула меня в руку лбом, повернулась, показывая в полутьме изгиб бедёр, тонкой талии. — Не надо так. Я серьёзно.

— Спи! — Я сполз вниз, но не повернулся к её спине лицом. Максим тут же толкнул бы её в спину. А мне этого не хотелось. Вернее, как бы мне не хотелось бы её тела, ограничения должны быть! Она ещё ребёнок.

***

Анжеле я не дал даже поставить сумку в прихожей. Скрутив юбку-карандаш на пояс, я снял с неё трусы, освободился от брюк. Она ойкнула, упёрлась руками в косяк двери, оберегая себя от ударов о край. Максим ворвался в ещё сонную пещерку, властно раздвинул все преграды, заставляя Анжелу охать от неожиданных ощущений. Удерживая её на весу, я драл её что было мочи, просто вливая в неё все мои ощущения последних недель, проведённых с Елиз. Эта чертовка, а по-другому нельзя назвать это красивое существо, планомерно соблазняла меня. То появится полуголой, то забудет закрыть дверь в ванную, то просто подойдёт с вопросом как мне вот этот набор нижнего белья, то просто завалится ко мне в кровать, смотреть со мной фильм на русском. Прижмётся так к тебе, положит голову на грудь, щекоча своими красивыми волосами щеку, и лежит, словно собачка, беззвучно, терпеливо. Но она-то, не собачка, а я не евнух. Отчего Рахиль оставалась очень даже довольной. Появившаяся женщина в нашем кругу, позволяла ей заполнять свободное время, проводя его с Елиз, болтая о том о сём, ходя с ней по магазинам. Клаус выделил для них охранника и машину. Теперь он мог позволить себе это, взлетев сразу на должность начальника службы безопасности представительства компании в этой дружественной африканской стране. Рост по карьерной лестнице заработанный и головой, и ногами. Анжела подвывала, ёрзала, дёргалась, словно рыба на крючке, а Максим продолжал эту операцию по прокладке туннелей, зачистке стенок туннелей. Без остановок, без передыха, но до тех пор, пока не раскрылись краны внутри меня, и в обмякшую Анжелу не полилось всё, что накопилось за последние пять дней. Рахиль не могла в эту неделю, оттого поездка в головной офис вышла очень кстати.

— Ты просто какой-то монстр. — Душ прекратил плеваться, выпуская меня обратно в мир сухих простыней, жаркого женского тела, запахов любви. — Из тебя... столько каждый раз!

— Так и скажи. Сперма. — Я поцеловал её в губы. — Не стесняйся. Скажи. Сперма.

— Сперма. — Прошептала она. — Хуй!

— Да. Хуй! — Это слово по-русски она выучила быстро, с первого раза запомнив. — Ты давно женщину не любил? Хуй?

— Давно. — Ага, так и скажу, что только неделю назад.

— Знаешь, Андре. — Она повернулась ко мне лицом. — Я уезжаю. Через две недели. Компания сокращает представительство. И, похоже, сворачивает тут бизнес.

— Да? — Новость не очень, конечно, но ожидаемая.

— Я оставлю тебе адрес. — Она устроилась на моём животе, рассматривая моё лицо. — Ты, как кончится контракт, приезжай. Я буду скучать. У меня не было такого вот мужчины.

— Сексуального монстра? — Я усмехнулся.

— Нет, правда. — Она засуетилась. — Правда. Приезжай. Будем жить.

— Конечно, будем жить! — Я улыбнулся, притянул к себе. — Регулярно.

— Ой! — Она захихикала от моих губ уже обхвативших её грудь. — Щекотно!

— А что ещё будет? — Я дурашливо изумился, опрокидывая её на спину. До восемнадцати лет Елизавете ещё два года. И эта два года мне сидеть в этой стране безвылазно. (Специально для еtаlеs.оrg — итейлс.орг) Куда бы я не сунулся, везде были бы вопросы. Ребёнок-то несовершеннолетний. В Африке бы на это закрыли бы глаза, а вот в Европе или России — вряд ли. Я подожду до восемнадцати лет. Подожду. Зажму зубы, завяжу на узел и подожду. Я же не педофил!?

Возвращался я на базу в спокойном и умиротворённом состоянии. Даже изменение маршрута не очень взволновало меня. Покрутившись где-то между гор, вертолёт неожиданно для меня приземлился на совершенно незнакомой площадке.

— На базу было совершено нападение. — Мужчина в камуфляже говорил быстро, не заботясь понимают ли его или нет. — Всех эвакуировали. Вам следует отправиться к ним. Там конвой. — И уже к своим. — Грузите раненых! — Вот так я попал в то, к чему меня готовили в ВДВ — в зону боевых действий.

Конвой тащился по джунглям, проскакивая небольшие рощицы, пробивая широкие просторы равнин заполненных травой чуть выше пояса. Самой опасной для нас травой. В такой траве можно легко спрятаться, а потом только выныриваешь и можно даже не прицельно стрелять. Если в засаде больше десяти человек. А африканцы, как правило, любят массовость. Или просто их слишком много? Но как бы то ни было, я сидел внутри колёсного бронетранспортёра, наматывающего африканский материк на колёса. Парень из России, уклонившийся от разговоров, вместе с тем, посадил рядом с собой, сказав только одну фразу «тут безопасней». Кроме безопасней, отсюда открывался красивый вид через стёкла. На одной из развилок конвой встал, встретив другую колонну. В ней были раненные. Я тут же вызвался вылезть из металлической коробки и сесть сверху «на броню». На меня посмотрели как на дурака, молча отвели к другой машине, сунули бронежилет, каску. Русский легионер, как бы походя, проходя мимо, сунул в кузов калаш с двумя магазинами. Спасибо дружище. И ничего, что автомат венгерский, а патроны китайские. Главное, это не пистолет. Но всё обошлось.

На въезде в лагерь нас осмотрели, сняли с меня бронежилет, каску, сказав что-то вроде уж больно прыткий я, пустили внутрь. Неся на плече сумку, сползающий автомат, я пробирался через небольшую толпу встречавших этот конвой. Такой интернационал на территории военного лагеря французских легионеров. И среди этого пёстрого, по-африкански красочного буйства красок, эмоций, васильковое пятно рванулось ко мне, раскинув руки.

Она прыгнула на меня, обвила ногами, руками, зарылась лицом мне в шею, что-то быстро бормоча. Трудно различимое, страстное, уводящее в совершенно другие дали твои мозги, твои ощущения, твой член.

— Я так боялась за тебя! — Это она шептала на ухо, уже когда я вышел из толпы с ней на руках. — Я так боялась! Так боялась! Опять потерять. Нет.

— Живой. Ничего не случилось. У вас-то как было? — Я поставил её на землю, поцеловал в губы. Какие они сладкие! Сочные, сладкие губы юности.

— У нас всё в порядке. — Она прикрывала рот пальцами, трогая только что поцелованные губы. — Рахиль, я в одной палатке. Пошли! — И чуть отойдя. — Поцелуй меня ещё раз?

— В губы? — Она отклонилась в сторону, не давая мне целовать щеку. — Ты хочешь в губы?

— Да. Как только что. — Она подтянулась на цыпочки. — В губы.

— Хорошо! — Я приобнял за плечи, ласково поцеловал в губы. Простой поцелуй, без сексуальных игр, касание мягкими, нежными губами других губ. — Так?

— Ты вернулся. — Она прижалась ко мне и не отпускала, пока мы не вошли в палатку, где на койке сидела Рахиль.

— О! — Рахиль поднялась, обняла меня, поцеловала. — Как же ты узнала, что он едет? Она прям за десять минут стала говорить, что ты скоро тут будешь. Приедёшь. И пошла встречать.

— Чудо. — Я поцеловал Рахиль. — Давайте расскажите, что произошло. — Автомат встал к коробке выполнявшей роль тумбочки. — Тут пока меня не было, столько всего произошло.

Вечером, поев в столовой лагеря, мы завалились спать. Сдвинули, кровати, соорудив один большой лежак, и рухнули на него. Елиз заснула быстро, скрутившись под своим одеялом клубочком, мы с Рахиль лежали, обнявшись, под другим одеялом, тихо шепча друг другу на ухо. Не хотелось будить девочку, к тому же некоторые слова она не должна была слышать.

— Знаешь, я беременна. — Рахиль поцеловала меня за ухом. — Ты когда последний раз поехал по своим площадкам, мы с Клаусом ходили к тому озеру. И там мы на таком дереве...

— Знаю, ветки у него как корни — на землю опираются?

— Да, там. — Она вздохнула. — Я так рада.

— А он знает?

— Нет, ещё. Но для тебя это лучше.

— Почему?

— Не догадался? — Она усмехнулась, запустила руку в шорты. — Несколько недель будет кончать в меня, а не в мой рот и ладони.

— Ладно. — Максим зашевелился. — Давай спать?