Драмкружок. Сусанна и старцы

Вовке Макарову уже приходилось участвовать в самодеятельности, только в школьной и под сценическим псевдонимом Колька Снегирев. Что-то подобное он хотел замутить и в институте. Прежде, чем идти в клуб и разговаривать с завклубом Гудковым, он решил посоветоваться с человеком искусства Семеном Семеновичем Клевинским, бывшим студентом Ростроповича, который свалил за бугор, и Сеньке пришлось спасаться от призыва в Советскую армию в институте с военной кафедрой.

— Да, скучно живем! – согласился Сенька, – Без искры. Без идеи, как амебы. А ты что предлагаешь?

— Да так, пока не знаю... – замялся Макаров. – Пока думаю...

— Давай ВИА соберем, а? – загорелся Клевинский. – Вокальная группа из шести человек: три парня и три девушки, группа духовых, бас гитара, соло, ритм, электроорган...

— Фантазер ты, Семен Семенович, – задумчиво сказал Вовка. – Толпа! А ты знаешь, что ZZ-Top втроем играют?

— Я их мало слышал, – ответил Сенька. – Думал, человек пять, не меньше. Тогда джаз?

— Да ну нафиг! Тоска зеленая.

— А блюз? «Американец в Париже» или «Порги и Бесс»?

— Про негров?

— Да.

— Угнетенных?

— Очень. И глубоко несчастных.

— Не пойдет! – решительно сказал Макаров. – Ваксы не хватит рожу мазать, да и не отмоешься потом.

— Тогда классика! Все выезжают на классике, – предложил Клевинский. – Скажем, Островский «На всякого мудреца...».

— Долго, длинно, народ скучает и разбегается.

— А вот! – образовался Сенька, облизывая красные пухлые губы. – «Сусанна и старцы»!

— И в чем суть?

— Еврейка из Вавилона, за которой два старца подглядывали в саду во время её купания, а затем угрожая обвинить её в прелюбодеянии с незнакомцем, попытались добиться от неё благосклонности. Сусанна отказалась удовлетворить их желание, была ими ложно обвинена и приговорена тем самым к смерти, но в последнюю минуту спасена благодаря находчивости и остроумию пророка Даниила, допросившего старцев раздельно; лжесвидетели были уличены во лжи и казнены, а добродетель восторжествовала.

— Неплохо, – сказал Макаров. – Я бы сказал, свежо. Только за купание смерть? За вуайеризм смерть? Свирепо как-то.

— Времена тогда были свирепые, – пояснил Клевинский. – За все смерть.

— Это надо переработать! – решительно заявил Вовка. – Отшлепать, и все!

— Кого? Старцев?

— Сусанну. Надо вот что: две вавилонские блудницы видят, как купается Сусанна, а она прекрасна, из зависти зовут старцев, потом не знаю что, а Даниил судит-рядит, и ее трахает. А старцы трахают блудниц. Как?

— Отлично! Как я говорил, три девушки и три парня! Осталось распределить роли. Ты кого предлагаешь?

Вовка напряг извилины.

— Ну, на роль Сусанны предлагаю Светку Потапову, – наморщив лоб, сказал Макаров. – Она в нашей группе самая красивая. Блудницы, блудницы... Они должны быть не очень красивые, но фигуристые, глуповатые, но наглые и циничные, поэтому, думаю взять Кормухину, она наглая и сисястая, и Сеничеву, глупую, но пузатую.

— Светка хороша! – причмокивая, отметил Клевинский. – Маринка Кормухина пойдет, а вот Сеничева... Лучше Столярову, у нее сиськи острые. Я бы ее...

— Я бы тоже, Семен Семенович, но в другой раз. У нее ноги тонкие и кривые.

— Это верно, – согласился Сенька. – А у Ирки какие ноги?

— Как у слонихи, толстые, белые, гладкие!

— Щупал?

— Неоднократно. И не только щупал.

— А у Маринки?

— Крепкие, но волосатые. Они обе волосатые там.

— Ну, ты и ходок! Ладно, пиши пьесу. Сможешь?

— Запросто. А Даниил?

— Даниил? А действительно, Даниил-то у нам не охвачен.

Разговор этот происходил на Ленинском проспекте в кафетерии. Парни попивали кофе с булочками и никуда особенно не торопились. Кандидат на роль Даниила как-то не вырисовывался, но тут жизнь извернулась и подкинула подсказку, Ибо в кафетерий вошел староста Юрка Комаровский, двадцати восьми лет от роду, не женатый, серьезный, и с лицом римского патриция из-за челочки на лбу. Он был не один, а с очень красивой дамой средних лет. Он помахал Вовке и Сеньке, а они помахали парочке.

— Хорош?

— Хорош! Вылитый Даниил!

— А баба его?

— Женщина, женщина, Вовка! Хороша чертовка! Ей бы пошла шляпа с перьями, бриллиантовое колье и сигарета с длинным мундштуком. Графиня! Везет же некоторым!

Они кивнули на прощание Юрке и его даме и вышли в теплый весенний вечер.

— Я сейчас к Ирке Бархатовой, – важно сказал Семен Семенович. – Буду ей законы музыкальной гармонии объяснять. Она, когда выпьет, такая смешная! А ты?

— А я в общежитие, повидаюсь с Маринкой Кормухиной, с Иркой Сеничевой, а потом поеду домой писать пьесу.

— Ну, не скучай!

Они тепло попрощались и разошлись в разные стороны: Вовка – в переулок и на Малую Калужскую, Сенька – на Ленинский проспект и в автобус. От первого корпуса до общежития семь дробь один идти неспешным шагом всего минут пятнадцать, но Макаров прошагал его минут за десять, вспомнив, как в сентябре прошлого года отодрал Кормухину на вечеринке.

Они с Мариной Блиновой пришли и посидели полчаса (примерно), выпили полбутылки (примерно) портвейна «три семерки» и съели полбатона «Докторской» колбасы (точно). Марина встала, оправила юбку и, сказав таинственным шепотом: «Я ненадолго...», исчезла за дверью. Оставшись без дамы, Вовка положил на кусок черного хлеба кильку в томатном соусе, кусочек сыра и ломтик копченой колбасы, и только собрался затолкать все это в рот, как на свободное место шлепнулась Марина Кормухина. Она была в каком-то халате, в старых туфлях, а на шее висело ожерелье из крупного пластмассового «псевдожемчуга».

— Давай выпьем, что ли? – сказала она, показав Макарову пустой стакан.

— А тебе не хватит? – сказал Макаров на всякий случай, учуяв, что от нее сильно пахло водкой.

— Наливай, тебе говорят! Я вам всем покажу, как умеют пить фабричные девушки! – воскликнула она и икнула.

Вовка послушно налил ей полстакана портвейна, выплеснул остатки вина себе в стакан и спросил:

— За что будем пить?

— Как за что? За дружбу, конечно!

Они чокнулись, и она, залпом, по-мужски, вылила в себя портвейн.

— Видал?

Вовка кивнул, закусывая «сложным» бутербродом. Она кинула в рот ложку салата и продолжила безо всякого перехода:

— Ты мне курсовой поможешь сделать?

Макаров снова, молча, кивнул.

— Тогда пошли!

Она рывком встала, покачнувшись, и, ухватившись за стол, сгребла коробок спичек.

— Мы покурить! – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Славка Окунин, сидевший напротив, привстал.

— Я с вами!

— Пионеров не берем! – сказала Марина и пьяно рассмеялась.

Она спускалась по темной лестнице впереди Макарова и, то и дело, оборачиваясь, манила рукой. Студенты спустились на первый этаж и оказались перед дверью.

— Это пожарный выход, – прошептала Марина, взяв Вовку за запястье горячей рукой. – Там тамбур, но дверь на улицу закрыта. Пойдем?

— Зачем? И как мы попадем на улицу?

— Нам не надо на улицу, дурачок, – сказала Марина К. низким грудным голосом. – Тут нам никто не будет мешать! Возьми ключ, запрешь эту дверь изнутри.

— А вот сейчас мы займемся курсовым, – добавила она с придыханием.

Они вошли в темный тамбур, Вовка на ощупь нашел замочную скважину и запер на щеколду дверь. Марина чем-то зашуршала и зажгла спичку. Она стояла обнаженная, и, прежде, чем спичка сгорела, я увидел ее большие груди и темный треугольник волос внизу живота.

— Мы сделаем это в темноте, – сказала она, задыхаясь. – Ты тоже раздевайся, я так хочу тебя, нет сил терпеть. Дотронься до меня, не бойся, не укушу!

Я и не боюсь, подумал Макаров. И протянул руку, наткнувшись на ее увесистые груди и ощутив напряженные соски, твердые и продолговатые, как ягоды крыжовника. Другую руку Вовка опустил ниже и коснулся ее лобка, поросшего упругим волосом.

Смотри, какая я горячая и влажная! – прошептала Марина в темноте.

Она поймала Вовкину руку и сунула себе между ног.

— Да, действительно! – сказал Вовка и попытался выдернуть руку, но Марина держала крепко, и Макаров почувствовал, что она буквально истекает соком прямо ему на ладонь. Он оттопырил большой палец, который вонзился в ее лоно, раздвинув волосы. Она застонала:

— Не пальцем, а хуем! Давай скорее!

Макаров быстро рассегнул брюки свободной рукой и сдвинул вниз трусы. Ну, что же, подумал Вовка, ты сама этого хотела.

— Вставай раком.

Как темно-то, сказало Вовкино второе Я, в то время, как первое судорожно старалось найти членом вход во влагалище, пока Марина не ухватила рукой Вовкин член и не направила его в себя. Он не вошел, а проскочил, скользя по смазке, и Марина охнула.

— Давай, давай! – крикнула она, подаваясь Вовке навстречу. – Не стой как столб!

А будь ты не ладна! Вовка чуть нагнулся, грубо схватил Марину за груди, защемил соски, и принялся яростно долбить ее, доставая до дна, чувствуя, как с каждым движением разгорается в головке бешеный огонь. Инстинкты брали свое, но он несколько раз останавливался, чувствуя близость оргазма. Наконец я, плюнув на предосторожность, бешено задвигался и кончил внутрь, затопив ее влагалище потоком спермы...

Когда Макаров вытащил из нее член, он еще дергался, опадая и выпуская последние капли.

Кормухина прерывисто вздохнула.

— А ты не забеременеешь? – осторожно спросил Вовка, убирая в трусы обмякший член.

— Я не школьница какая-нибудь, я спиральку поставила у гинеколога.

Она опять вздохнула.

— Ладно... Иди к своей Маринке. Она тебя, наверное, заждалась. А я посижу здесь в прохладе, да пойду домой. Все, вали...

Макаров пожал плечами, кое-как натянул брюки, отпер дверь и вернулся в комнату. Блинова и, правда, его уже ждала.

— Как там туалет? – спросил Вовка Марину, вытиравшую руки носовым платком.

— А, полнейшая антисанитария! – ответила она, махнув рукой:

— И отсутствие мыла. А ты где был?

— Кормухину провожал до второго корпуса. Пьяная она. Два раза падала.

Эти воспоминания подгоняли Вовку, как кнутом, и в фойе он вошел запыхавшимся.

На месте вахтера сидела молодая женщина и улыбалась Вовке.

— Здрасте! – сказал Вовка.

— Что-то я Вас не припомню, молодой человек, – сказала вахтерша. – В гости?

— В гости. В Двести тринадцатую.

Макаров достал из кармана студенческий билет и отдал вахтерше, а та сунула его в стол.

— Гости до одиннадцати вечера, – предупредила она.

— Я знаю, – ответил Вовка.

— Не задерживайтесь.

— Постараюсь.

— Ну, идите.

Взбежав по лестнице, Вовка постучал в дверь.

— Вовка, заходи! – ответил Маринкин голос.

И Макаров зашел.

Марина сидела за столом и ела яичницу с колбасой прямо из сковородки, запивая ее чаем из стакана. Второй такой же стакан с недопитым чаем стоял напротив и чаинки в нем еще крутились.

— Привет! – сказал Вовка и пристально посмотрел на второй недопитый стакан.

— Я тебя в окно видела! – радостно сказала Марина. – Мы с Иркой яичницу сварганили, сидим, едим, а она все равно думала, проверка какая. Сейчас в шкафу сидит, прячется. А ты чего приперся-то?

Все-таки грубая женщина Марина Кормухина, подумал Вовка. Хотя текстильная фабрика – не детский сад, там простые нравы – спиной на кипу хлопка, ноги вверх и прощай, девственность!

Заскрипела дверца шкафа, и оттуда высунулась растрепанная рыжая Иркина голова в круглых очках.

— Ой, Вовка Макаров! – обрадовалась голова. – А я слышу, голос знакомый!

Ирка, вообще-то, хорошая, простая, и за нелепой внешностью скрывалась добрая бескорыстная душа. Общежитие ей так и не дали, и она жила в нем нелегально, то в одной, то в другой комнате. Вовка как-то затащил ее на ночь в свою квартиру, и она отдалась ему легко и радостно.

— Хорошо, что вы обе дома.

— А куда нам идти? – недовольно поджала узкие губы Марина. – В кино? Так там неделями одно и то же крутят, А куда еще?

— Есть место, – загадочно сказал Макаров. – Например, в наш клуб.

— На танцы? Ходили мы, – ответила Ирка, оправляя короткий сарафанчик. Целый вечер у стенки простояли.

— Сенька Клевинский предложил создать драмкружок, вот и поучаствуем в меру сил.

— А что делать-то? – поинтересовалась Ирка, отхлебнув остывшего чая.

— Играть роли. Можно забавную пьеску разыграть.

— А о чем?

— О древней жизни в Вавилоне, например. Сенька одну идею подкинул. Если к завтрашнему утру напишу одноактную пьесу, прочитаете.

— А в чем идея-то? – опять поджала губы Марина.

— Легенду про Сусанну и старцев знаете?

— Нет! Нет, не знаем! – затрясли головами девушки.

— Тогда слушайте.

Девушки замерли, а Макаров начал свой рассказ:

— Жила-была на свете бедная девушка Сусанна. Из всего приданого была у нее только девственность. И вот она пошла купаться, а мимо шли два старца. Она купается, а они идут.

— Она в купальнике купалась? – уточнила Ирка. – Или так?

— Ирка, ну какая же ты дурочка! – в сердцах сказала Марина. – Сказано тебе – в древнем мире Вавилоне. Какие же в Вавилоне купальники!

Ирка немного обиделась и пошла красными пятнами, как от краснухи.

— Продолжай, Вовочка! – скомандовала Марина.

И Вовка продолжил:

— Значит, она купается, а старцы сидят в кустах и...

— А как звали этих старцев? – спросила Ирка.

— Да какая тебе разница, как их звали! – воскликнула Марина. – Вовка, а как их звали, в самом деле?

— Назовем их Моисей и Соломон, Мойша и Шлема соответственно. Искупалась Сусанна и выходит на бережок, а волосики у нее кудрявые везде, и на голове, и под мышками, и на лобке и на губках. Сидят старцы и вожделеют, Мойша со стояком вожделеет, а Шлема так. А тут прекрасная Сусанна решила выстирать свое единственное платье, и только она наклонилась к воде, как Мойша, тот старец, что со стояком, к ней подкрался, и хотел ей овладеть, а Шлема так. Но не вышло у Мойши овладеть Сусанной, потому что она как даст ему мокрым бельем, что он неделю ходил с синей рожей!

— Молодец, Сусанночка! – захлопала в ладоши Ирка. – Так их, так! По морде, по морде, старых пидоров!

— Да подожди ты Ирка, не перебивай Вовастика! – ласково сказала Марина, обращаясь не к Сеничевой, а к Макарову. – Продолжай, Вовочка, продолжай!

— Как у Мойши рожа-то подживать стала, взял он за фалду Шлему, пошел к своему господину пророку Даниилу и написал на Сусанну донос. Так, мол, и так, хотела нас, почтенных старцев, совратить и в пучину блуда вавилонского бросить. И если бы не наши преклонные года, мы бы бросились в пучину порока всенепременно, а так нет. А посему просим мы коленопреклоненно, чтобы ты, наш господин, наказал сию блудницу и на кол посадил.

Задумался Даниил и повелел привести к нему блудницу вавилонскую Сусанну. Вломились к ней в жалкую лачугу стражники, заголили, как у них обычно с блудницами поступали, а чтобы не могла она сраму прикрыть, руки сзади завязали лыковой веревкой. Ведут ее по городу, а народ в нее всякими кизяками и прочим мусором бросает! Извини, мол, девонька, все равно выбрасывать, а так хоть с пользой и в воспитательных целях.

Привели к Даниилу Сусанну всю избитую, грязную, но невыносимо прекрасную, и повелел царь вавилонский ее отмыть, раны быстренько залечить и к нему на ночь привести. Ибо возжелал он ее, чтобы, значит, возлечь.

Все сей момент было исполнено. И обнаружил царь Даниил, что Сусанна – девственница нецелованная! И тут же честным пирком да за свадебку! Хотел он на кол посадить не Сусанну, а вожделенца Мойшу и импотента Шлему, но отмолила их добрая жена Даниила Сусанна, и отпустил их Даниил на все четыре стороны. Тут и сказочке – конец!

Добрая Ирка закрыла лицо руками и зарыдала, а Марина подумала немного и спросила:

— А кто из нас будет Сусанну играть, я или вот она, страдательного наклонения?

Вовка решил сохранить интригу и ответил:

— Не ты, и не Ирка. Я для вас более ответственные роли напишу.

— А получится?

— А как же!

На том и порешили.

Едва приехал Вовка Макаров домой, кое-как поужинал и сел писать пьесу.

Для начала он вывел вверху страницы: «Сусанна и...». Да так и оставил, опять же для интриги. Затем написал: Действующие лица и исполнители:

Сусанна, красавица восемнадцати лет – Светлана Владимировна Потапова;

Первый старец Мойша, ста лет – Семен Семенович Клевицкий;

Второй старец Шлема, чуть моложе Мойши – Владимир Анатольевич Макаров;

Царь Вавилона Даниил, красив, как Аполлон – Юрий Иванович Комаровский.

Потом напрягся и решительно дописал:

Блудница первая, женщина без возраста, сильного телосложения – Марина Ивановна Кормухина;

Блудница вторая, девятнадцати лет, женщина своеобразных кондиций – Ирина Георгиевна Сеничева.

Художественный руководитель – заведующий клубом Геннадий Сергеевич Гудков.

Действие первое и последнее

Место действия: озеро, пруд, бассейн, ванна (что будет). Неподалеку – дом, сарай, шалаш, пещера, землянка, где живут блудницы. Время действия: лето (тополиный пух, жара, июнь).

Картина первая

Жилище блудниц сотрясается от ритмических ударов изнутри. Потом слышны голоса блудниц:

Первая блудница: Ох, натер, милый, как тебя!

Мойша: Мойша.

Первая блудница: Ох, натер, Мойша!

Шлема: А я? Натер?

Вторая блудница: Пока не натер. Только разохотил.

Шлема: А я старался.

Вторая блудница: Старайся еще.

Снова ритмические движения жилища блудниц и стоны Шлемы.

Шлема: Я кончил, кончил!

Вторая блудница: Вот и хорошо, милый! Пойдем, подруга на озеро, подмоемся, пока наши кавалеры отдыхают.

Они выходят, обнаженные. Первая блудница придерживает руками тяжелые груди, вторая ничего не поддерживает, потому что ее груди, как прыщи на теле слона. Идут к озеру.

Первая блудница: Ой, кто это?

Вторая блудница: Где?

Первая блудница: В озере.

Вторая блудница: Девушка какая-то.

Первая блудница: Что она делает в нашем озере?

Вторая блудница: Подмывается.

Первая блудница: Пойдем, разберемся!

Идут далее. Берег озера.

Вторая блудница: Она прекрасна!

Первая блудница: Всех клиентов отобьет, сучка!

Вторая блудница: Да, она прекрасна, как утренняя заря после бессонной ночи с десятью вавилонскими солдатами!

Первая блудница: Девка, иди... (нецензурное выражение).

Сусанна: Сама иди... (нецензурное выражение)! Не видишь, . .. (нецензурное выражение) мою, и сиськи!

Вторая блудница: Она очень красивая! Я ее хочу!

Первая блудница: Ах, так? Мойша, Шлема, идите сюда!

Из жилища блудниц немедленно появляются Мойша и Шлема. У Мойши уже стоит, у Шлемы еще нет, висит, как мясо. Подбегают.

Мойша: О, еще блудница!

Шлема: Какая молоденькая! Не то, что наши шлюхи!

Первая блудница: Вот, мужики, она своей... (нецензурное выражение) озеро отравила!

Мойша: А вот мы ее... (нецензурное выражение)! Правда, Шлема?

Шлема: Как только встанет.

Сусанна выходит, одной рукой придерживает груди, в другой руке – мокрое платье. Мойша кидается к ней и получает по лицу скрученным в жгут мокрым платьем.

Мойша: Она меня убила!

Занавес.

Картина вторая. У царя Даниила.

Зал. Посередине трон. На нем царь Даниил в короне. Вокруг блудницы, старцы на коленях, первый министр и два солдата. Последние трое из раскрашенного картона. Все прилично одетые в римских тогах и туниках. Вдалеке маячит кол. На нем труп.

Даниил, с презрением Мойше: Чего тебе надобно, старче?

Мойша с синим лицом кидается к Даниилу и прячет рожу в царских туфлях.

Мойша: К твоим стопам припадаю и молю принять челобитную!

Даниил: А о чем твоя просьба, недостойный червь?

Мойша лезет за пазуху и достает челобитную, скрученную в трубку.

Даниил: Первый министр, прими челобитную у недостойного червя.

Первый министр (из картона) стоит, не двигается.

Даниил: Премьер, у тебя столбняк?

Шлема, как можно мягче: Он, как бы это сказать, ненастоящий.

Даниил, напевает: Жаль, не светит в пути звезда. Нарисована, что ли? Да! Тогда ты прими, а то покараю! Принял? Читай!

Шлема, читает: К твоим стопам припадаю, о...

Даниил, в гневе: Суть читай, пыль с подошв моих сандалий! А то покараю!

Шлема, читает суть: Прошу покарать блудницу недостойную Сусанну, ибо живет она своей... (нецензурное слово), налогов в казну не платит и вообще изгаляется над Вашей милостью.

Даниил: Ага! Сейчас будут репрессии. Солдаты! Привести сюда недостойную блудницу Сусанну!

Солдаты, из картона, молчат.

Даниил: Почему молчат?

Шлема: они ушли.

Занавес

Картина третья

Те же и Сусанна

Даниил, кричит: Она так прекрасна, что я сейчас кончу! Отмыть ее, накормить и привести на мое ложе. Впрочем, на ложе не надо, кормить не надо и мыть не надо! Давай здесь! Бери в рот, или на кол!

Сусанна, на коленях, со связанными сзади руками, подползает к царю и, скромно потупясь, берет в рот его член.

Даниил: Скажи мне, царю Вавилонскому, нравится тебе, вкусно тебе?

Сусанна: Бу, бу, бу.

Даниил: Может, ты девица?

Сусанна: Бу, бу, бу.

Даниил: Блудницы, развяжите ее, иначе на кол!

Блудницы: Да, добрый наш государь, на кол, так на кол. Нам не привыкать!

Но развязывают Сусанну.

Даниил: Сусанна, хватит сосать! Покажи нашим царственным глазам свою целку!

Сусанна кидается на спину, поднимает поги и раздвигает губы руками.

Даниил: О, да! Она девственница! Я ее хочу! Солдаты, на кол лжецов и мерзавцев Мойшу и Шлему! Где солдаты?

Шлема: Они ушли.

Даниил: Куда?

Шлема: За колом.

Сусанна, лежа на спине с поднятыми ногами и раздвинутыми губами: Государь мой, пощади их, ибо недостойны они сидеть на царственном колу твоем. Лучше я сяду на твой кол! В переносном смысле...

Царь Даниил кидается на Сусанну. Занавес, овация!

Почти до рассвета Вовка Макаров переписывал от руки свою пьесу в шести экземплярах, прилег часа на два, а там и в институт пора.

Сенька Клевинский прямо с утра развел бурную деятельность по привлечению новых актерских кадров: первой красавицы группы Светки Потаповой и старосты красавца Юрки Комаровского. К удивлению Клевинского Светка согласилась быстрее, главная роль все-таки, а Юрка поломался для вида, вспомнив, как он в армии играл в спектакле «Подвиг Александра Матросова», и как в него стреляли учебными холостыми патронами. И тоже согласился.

И тут заартачились «блудницы». Маринка захотела, чтобы ее героиня получила имя, а, глядя на нее, закапризничала Ирка. И тут Клевинский выручил. Он назвал первую блудницу Альте, а вторую – Тиква. Альте означало «старуха», а Тиква по звучанию напоминало тыкву.

Пока актеры знакомились с пьесой, Макаров побеседовал с Клевинским. Его волновал только один вопрос: как на сцене трахаются, по-настоящему или нет? Сенька подумал немного и сказал:

— А как получится. Когда снимали «Калигулу», были такие актеры, которые делали это по-настоящему.

— А встанет, ну, на сцене-то?

— А нам-то что? Театр – сплошная условность. Ну, не встанет. Издержки профессии!

После занятий всем артистическим колхозом актеры пошли в клуб. Гудков, завклубом принял их любезно. О сути пьесы ни Клевинский, ни Макаров пока не рассказывали, и Гудков пустил их в репетиционное помещение, что называется, на доверии. Ему нужен был драмкружок, а студентам нужно было место для репетиций.

Помещение оказалось просто подвалом под сценой, заваленным декорациями, хорошо, что со светом и теплым.

— Ну, что? – сказал Сенька Клевинский, потирая ладони. – Разбиваемся на пары и репетируем.

Маринка дернулась к Макарову, но Ирка ее опередила:

— Чур, Тиква со Шлемой!

Маринка-Альте пожала плечами и, нагло улыбаясь, подошла к Сеньке-Мойше. Светка-Сусанна села на колени к Юрке-Даниилу, а он ей начал что-то шептать в маленькое розовое ушко. Ирка тоже улыбалась, но не нагло, а смущенно. Вовка подхватил Ирку и потянул за декорацию, изображавшую какие-то развалины.

— Честно говоря, – сказала пятнистая от неловкости Ирка. – Как-то странно все это. Я и изображаю блудницу, то есть, проститутку, падшую женщину, отдающуюся за деньги. Слушай, а какие у евреев деньги?

— Шекели, наверное, – задумчиво ответил Вовка. – Пришел Шлема, заплатил аванс и...

— А сколько?

— В переводе на наши деньги рубля три.

— Так мало?

— А у меня больше нету. Так что бери, и давай репетировать. Сенька, небось, Маринку уже жарит.

— В смысле ест?

— Ну как ест...

Макаров, как мог, показал руками и глазами, как Сенька «жарит» Маринку. Ирка, наконец, поняла.

— А почему ты меня выбрал?

Вот те раз, подумал Вовка, это она меня выбрала. Будь моя воля, я бы Светку выбрал. Хотя Ирка тоже ничего, мяконькая...

— Ну, давай, Ириш, репетировать, что ли?

— Давай. Ты мне платье расстегни, там молния заедает.

Ближайшие несколько минут Макаров раздевал Ирку Сеничеву, снял с нее голубое в мелкий цветочек платье, очень короткую комбинацию с нулевым лифчиком, а когда она осталась в больших трусах, Ирка принялась за Вовку. Снимала она и складывала Вовкину одежду аккуратно и также, когда он остался совсем голым, также деловито сняла и сложила свои трусищи, белые в маленьких фиолетовых слониках.

Кто бы что не говорил, а толстые женщины лучше, чем худые. У них там, где у худышек впадины, сплошные выпуклости. За маленькие Иркины груди держаться было совершенно невозможно, и Вовка ухватился поближе, там, где у анорексичек талия. У Ирки талии не было, а были три складки. Вовка поставил Сеничеву «раком», выбрал одну, самую толстую и шершавую и повел решительное наступление на еще две складки, волосатые и между слоновьих ног.

— Ир, ты как насчет хозяйства, стирать, там, готовить любишь?

— А кто ж это любит, – откровенно ответила Ирка, глядя в какой-то ящик. – Есть люблю, а готовить не очень.

Макаров задвинул ей аккуратно, но заерзал слишком быстро. Ирка застонала:

— Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, а то я в обморок грохнусь!

Была у Ирки одна особенность – кончала она очень быстро и при этом теряла сознание. Поэтому Вовка двигался ласково, медленно, но Ирка все-таки два раза обмякала его неловких руках. Потом оклемалась и прошептала: «Пойдем, посмотрим, как там наши». И они пошли, а, вернее, подкрались. Сначала к парочке – Сеньке и Маринке, а затем – к Юрке и Светке.

Конечно, эти ничего нового придумать не могли. Сенька, уложив Маринку спиной на ящик, держал ее за волосатые ноги и жестоко трахал своим обрубленным «поленом». Юрка усадил Светку лицом к себе и шептал ей на ухо какие-то нежности, а она смотрела вбок и улыбалась. В общем, репетиция удалась на славу.

Юрка Комаровский долго жал Клевинскому и Макарову руки и благодарил за приобщение к высокому искусству. Потом пообещал привести на следующую репетицию свою суженую. Вовка сходу придумал ей роль наложницы, и они расстались добрыми друзьями, пообещав встретиться завтра.

Так оно и вышло. Самодеятельные апологеты Мельпомены еще не раз встречались в уютном подвале и репетировали, репетировали без устали, меняясь партнершами. И там же, расчистив помещение, провели генеральный прогон в присутствии Гудкова и его зама Глушкова. А что было на закрытом спектакле для избранных, которых привел завклубом Гудков! Аплодисменты, переходящие в овацию! Но об этом как-нибудь в другой раз.