Как это бывает у ученых. Часть 1

Этот случай произошел в апреле уже далекого 1987 года в старой профессорской квартире на Садовом кольце. Однако рассказать о нем без довольно объемного предисловия не получится.

Той весной моя тогдашняя жена – тридцатичетырехлетняя Анька – испытывала особенно сильное обострение. Ее лесбийские фантазии били через край:

– Вот бы ухватить за сиськи вон ту деваху, или вон, ту, – причитала она на прогулке.

– Интересно, а вот у той пассажирки грудь обвислая или не очень? – хватала она меня за рукав в поезде метро.

Я недоумевал: вот я – мужчина – и то не раздеваю взглядом всех встречных девок. Что делать?

– Может, тебе седуксенчику попить? Теннисом заняться?

Успокаивающие разговоры успеха не имели: Секс у нас с ней всегда был гармоничным и полноценным, но тут и он не спасал. Поскольку у Аньки "в анамнезе" был всего лишь один полу – доказанный лесбийский акт (с портнихой во время примерки платьица задолго до нашего знакомства) и множество доказанных гетеросексуальных приключений, все происходящее представлялось демонстративным эпатажем, но от этого легче не становилось.

События развивались по восходящей:

– Уже два года, как я не держалась за девичью грудь, – вдруг брякнула за завтраком эта образованная и перспективная университетская социологиня.

– ???

– Ну. . ты помнишь Анаит Хачатрян, стоматолога, к которой я тебя устроила зубы лечить в позапрошлом году? Тебе еще так понравилась ее работа. Мы потом с ней ходили в сауну, и я упросила ее дать себя погладить. Ну, невозможно было не оприходовать такие "баллоны".

Вот тебе раз! Анаит – молодая пышногрудая стоматолог – действительно оказалась виртуозом, она надолго освободила меня от проблем с зубами. Тогда было не очень принято давать государственному врачу деньги напрямую, и я долго бегал по Москве в поисках хорошего подарка, купил сумочку и, смущаясь, вручил ей. Анаит смутилась тоже. А, оказывается, настоящее "спасибо" состояло в другом: жена благодарного пациента просто прищемила ей сиськи в полумраке подпольной сауны.

После этой новости мое терпение лопнуло. Не подумайте, что я бросился разводиться. Мы с Анькой хоть и уживались с трудом, но дорожили друг другом. Анька была очень красива. Что – то среднее между Изабель Аджани и молодой Марией Шнайдер. Статная, с великолепной фигурой и гривой черных вьющихся волос, всегда изумительно одетая (редкость по тем временам). На улице, встречные мужики выворачивали шеи ей вслед. Я был ей благодарен за предельную откровенность, с которой она рассказывала о своих предыдущих приключениях. Возможно – это лучшее средство от мужской ревности. Такой же откровенности я требовал от всех моих последующих женщин, но – увы, безуспешно. Ласковой она никогда не была, но могла быть очень преданной и самоотверженной. Когда я восстанавливался после некоторой операции, она всюду ходила со мной за ручку, и однажды, при посадке в троллейбус ворвалась в салон с криком:

– Я сопровождаю инвалида!!!! – и принялась сгонять пассажиров с переднего сиденья, чтобы я мог сесть (вот стыдоба – то была). Если разводиться с ней, то скорее уж из – за ее тяжелого истероидного характера, вспышек гнева и общей неадекватности.

В общем, было очевидно: близкому человеку плохо, а как помочь?

Всем этим сумбуром я поделился с Еленой, моей коллегой по лаборатории одного из оборонных московских НИИ, за традиционным полуденным чаем. В тот раз нас было двое, поэтому нашей беседе ничто не мешало. Помню, Елена задала несколько уточняющих вопросов, задумалась на несколько минут, посочувствовала и перевела разговор на другую тему. Попили чай и разошлись по своим делам.

Однако на следующий день история получила продолжения. Улучив момент, когда в лаборатории опять нас было только двое, она без предисловий заявила:

– Хорошо, пусть твоя женушка взглянет на мою грудь – но только взглянет.

Потом, хитро усмехнувшись, добавила:

– А за это ты включишь меня в соавторы своей новой статьи по сдвиговой релаксации в бингамовских жидкостях.

Я на пару минут потерял дар речи. Насчет соавторства все было понятно. Елена часто жаловалась, что мы – ее коллеги – используем ее как ЭВМ – рабыню, подбрасывая ей разрозненные задачки для вычислений. При этом для собственного творчества времени и сил у нее не оставалось. Удивительным было другое. За восемнадцать лет знакомства я никогда не имел возможности усомниться в ее высоконравственных принципах. Елену нельзя было назвать красавицей, но общительный и позитивный нрав, проницательный ум, хрупкая складная фигурка делали ее чрезвычайно желанной для коллег мужского пола. Однако все попытки того или иного ухажера подкатиться к ней оканчивались сокрушительной и позорной неудачей.

Елена была старше меня на пять лет. Когда я переступил порог НИИ в статусе молодого специалиста, она была уже замужней дамой и мамой годовалого мальчика. У нас сразу установились нежная дружба и почти полная откровенность – но и только. Она поддерживала меня в пору, когда умерла моя первая жена, и я на какое – то время (пока не подключились бабушки) сделался отцом – одиночкой. Я помогал, как мог, когда она разводилась с мужем и разменивала квартиру. Если бы она намекнула, что готова к более тесным отношениям, я, наверное, не стал бы терять ни секунды. Но – нет, Елена была в вопросах нравственности тверже скалы. Однажды, совместно рассматривая какой – то свежераспечатанный график, мы случайно соприкоснулись бедрами. В ту же секунду я почувствовал мощный толчок обеими Ленкиными ладошками и отлетел к стенке. Я даже не обиделся. Отметил про себя, что принцип "не дам" возведен у нее в статус рефлекса, и (как мне тогда казалось) навсегда закрыл эту тему.

Однажды, правда, мне случайно довелось увидеть мою недотрогу без одежды. Было это в 1976 – м. Большой отряд наших сотрудников прикомандировали на три месяца к одному из причерноморских НПО. Душ в этой организации был исключительно мужской, для работяг, без кабинок, с общей обшарпанной дверью. По негласной договоренности, наши женщины иногда им пользовались по вечерам. Работяги деликатно старались покинуть душ до 7 вечера, однако, простую задвижку на общей двери установить не догадывались. В эту дверь я и ввалился поздним вечером после авральной работы, в полной уверенности, что уж в это время там никого нет. В душе обнаружилась Елена, голая, вся в пене. Она не закричала, не стала прикрываться, лишь с каким – то странным смешком стукнула меня мыльной мочалкой по носу и, ухватив мокрыми руками за плечи, развернула лицом к двери. Пробормотав извинения, я удалился, а наутро послал нашего шофера купить задвижку для двери. Увиденное накануне в рабочем душе стояло перед глазами. Тело ее блестело и даже, кажется, светилось. Сквозь пену виднелись 2 – го или даже 3 – го размера груди абсолютно совершенной шаровидной формы с задорными розовыми сосочками. Сегодня это – силиконовый стандарт, а тогда это был дар божий. Словно фотоаппарат, я запечатлел в памяти ее бедра, мокрые волосики в низу живота, ровные ножки, маленькие ступни. Правда, я был в том возрасте, когда хочется ощупывать и ласкать формы, а не просто восхищаться их красотой, поэтому уже через пару дней успокоился и вернулся к полноценной научной деятельности. Не забудем также, что эти формы принадлежали самой неприступной работнице оборонного комплекса страны. Елена один раз, через пару лет, со смехом вспоминала этот эпизод.

И вот – апрель 1987 года. Я стараюсь не думать о том, почему моя милая коллега взялась за эту миссию. Мы с Еленой вполне серьезно, будучи в здравом уме, обсуждаем, как бы это половчее продемонстрировать ее прелести и – таки угомонить Аньку. Все должно быть естественно, потому что Анька – очень смышленая. Придумали так, что Елена придет к нам домой работать над статьей, что было бы правдой, и там, за чаем, под действием как бы нехитрого шантажа с моей стороны, останется "топлесс", что будет инсценировкой. Вдруг мне пришло в голову, что при таком сценарии не только Анька, но и я тоже становлюсь наблюдателем. Елена, вздохнув, согласилась:

– Ну, что уж теперь делать. Назвался груздем, полезай...

***

Вот после этого вступления переходим непосредственно к рассказу. В ближайшую же субботу я сообщил Аньке, что к нам вот – вот придет Елена по важному производственному вопросу.

– Бингамовскими жидкостями будете заниматься? – спросила ничего не подозревающая жена. Надо отдать ей должное: несмотря на филологическое образование, она старалась быть в курсе моих занятий, и память у нее даже на незнакомые термины была отличная.

Я утвердительно кивнул, и она отправилась покупать пирожные к чаю. Она много слышала о Елене, но видела ее лишь один или два раза.

А после этого апрельского дня они не уже никогда не встретились...

Вскоре пришла Елена, благоухающая каким – то чудесным цветочным парфюмом. Под легким плащом обнаружилась белоснежная кружевная блузка на пуговках, под которым угадывался кружевной же беленький бюстгальтер. Дополняла ансамбль серая строгая юбка до колен. Анька была одета в очень красивый японский длинный шелковый халат с пояском. Этот халат был хоть и домашний, но вполне годился для неформального чаепития. Во что был одет я, не смогу вспомнить при всем желании. Да и кто сможет вспомнить свой наряд в день, который разделил его жизнь на "до" и "после". Приветствуя Елену, Анька из всех сил пыталась смотреть ей в лицо и только в лицо, но – нет – взгляд предательски сканировал блузку.

Мы с Еленой уединились в моем маленьком кабинете и около часа плодотворно работали, как это ни трудно в это поверить. Анька в общей комнате тоже занималась делом: готовилась к понедельничному семинару. Когда производственная часть покатилась к завершению, я разыскал Аньку и заговорщическим шепотом сказал ей, стараясь выглядеть естественно:

– У меня есть рецепт, как уломать Елену снять лифчик!

Анька недоверчиво покачала головой, закрыла тетрадку и пошла на кухню ставить чайник.

И вот мы трое сидим за столом, пьем чай. Елена ждет условной моей фразы:

– Леночка, бери пирожное.