Пришедшая Из Мира Грёз, или вечная сплюшка. (Часть I)

Больше всего меня всегда поражала её способность внезапно и очень быстро погружаться в сон. Вот правда, стоило ей остаться без дела на какой-нибудь незначительный промежуток времени, и пожалуйста! Она начинала мирно посапывать, и ей не мешало ни то, что вокруг были люди, которые громко смеялись, болтали, пели и даже ели шоколадный торт с шоколадным сиропом и печенье с шоколадной крошкой, ни шум проносящихся по дороге машин, ни музыка, ни лекция, если та показалась ей неинтересной...

Вот и сейчас она спала. Положила на стол руки, уронила на них голову и смотрела свои цветные сны. А ведь мы всего лишь ждали, пока мама соберёт нам свои фирменные блинчики с мясом на дачу. К счастью, мама у меня врач без лишних иллюзий и сантиментов и считает эту патологическую способность спать где ни попадя чуть ли не божественным даром — ведь «каждая минута сна так полезна для молодого организма».

Наконец, сборы наши были окончены, я застегнул-таки напичканный Бог знает, чем, рюкзак и в который раз посмотрел на часы, на Спящую Царевну и снова на часы. Мама кивнула:

 — Смотрите не опоздайте на автобус, вам ещё до автобусной станции доехать надо.

 — Это ерунда, мам, доедем на такси. Пусть ещё немного поспит, я пока пойду переоденусь.

 — Ну, как знаешь. Я твоё сокровище будить не буду.

Мама чмокнула меня на прощание и деловито зацокала на какие-то свои загадочные медицинские курсы.

Я упаковал фотоаппарат, сполоснул тарелки, натянул старые джинсы и выбранный наугад свитер, намотал на шею шарф и налил в чашку чая на два-три глотка. Глубоко вдохнул.

Вот не знаю, отчего и почему, но я никогда не любил будить людей. Мне всегда казалось это каким-то кощунством, так что за всю свою жизнь я так и не выработал какого-то определённого алгоритма пробуждения кого-либо ото сна. И, потом, сложно подобрать одну схему, ведь каждый чёртов засоня, которого я вынужден будить по той или иной причине, реагирует на попытки вырвать его из мира снов совершенно по-разному.

Например, мой брат запускает в меня подушкой, троюродный дядя, который младше меня на два года и которого я зову просто Даня, вымаливает ещё пять минут. Одна моя девушка просто не просыпалась ни в какую, а другая и вовсе лежала с каменным лицом, хлопая невидящими (боюсь, иногда и ненавидящими) глазами. Словом, трудное это дело — будить людей. Да. Но к ней у меня уже, сами понимаете, почему, начала складываться какая-никакая схема.

Я выдохнул, поставил перед ней чашку, склонился, поцеловал её в щёку, как можно невесомее погладил по волосам и тихо позвал:

 — Милая...

Она с усилием широко распахнула глаза. Затем, поморгав, сфокусировала на мне сонный, непонимающий взгляд и улыбнулась. Тепло так, ласково. Кашлянула, сделала два глотка из чашки, улыбнулась шире и, казалось бы, снова задремала. Но нет — на самом деле это она так просыпалась. Потому что ещё через несколько секунд она подняла голову, потёрла лоб и спросила бодро:

 — Поехали-поехали?

 — Поехали.

Такси домчало нас до станции как раз к последнему автобусу. С трудом загрузившись в него на какие-то далёкие задние места, мы вздохнули с облегчением. Теперь часа два можно было ни о чём не волноваться. Она положила голову на моё плечо, устроилась удобно и, разумеется, немедленно начала засыпать. Я поперхнулся, чуть было не упустив этот момент.

 — Милая...

Она подняла на меня уже начавшие затуманиваться глаза.

 — А ты... не могла бы... не спать? Ну, в смысле, ведь мы же всё равно как приедем к вам, так устроимся и сразу ляжем... Вот... и мы как бы на три дня едем, так что ещё успеем отоспаться и отдохнуть, а я тебя не видел неделю, соскучился, и хотя ты, конечно, устала, но так хотел бы с тобой побыть немного, ну, знаешь, поговорить, может быть, о том о сём, но это, конечно, если ты не очень устала, потому что если ты устала, то ты тогда спи, а я посижу тихо, ну...

На самом деле я не очень-то и болтливый. То есть, конечно, я люблю посидеть с друзьями, перетереть о делах, работе и прочем, но в основном я говорю по делу. А тут вот какая-то фигня вечно получалась — стоило мне попытаться начать говорить ей что-нибудь, всё, что угодно, по длине превосходящее «Я, вообще-то, не голоден, но от бутерброда бы не отказался», и я нёс несусветную чушь, путаясь в словах, забывая начало предложения и что я вообще хотел сказать. Ужас.

Как ни странно, её это нисколько не смущало.

Она улыбнулась.

 — Нет проблем. Я же, к тому же, уже успела нечаянно вздремнуть у вас дома, так что...

Порыв ветра, ворвавшийся через полуоткрытое окно, заставил её закашляться. Естественно, я бросился сражаться с незакрытой частью окна, дабы превратить её в закрытую.

 — Что-то похолодало, — заключил я в конечном итоге, закрыв окно почти полностью, что было фантастикой, учитывая его состояние.

С улыбкой она покачала головой, окинув меня взглядом. Затем расправила мой шарф, аккуратно спрятала концы под куртку и застегнула молнию на воротнике. Сразу стало теплее, а я смутился.

 — А я вообще считаю, что мужчине совершенно необязательно знать, как правильно завязывать шарф, чтобы элегантно выглядеть, ну или чтобы шарф хоть немного грел.

 — Ну конечно, сокровище моё, — улыбнулась она беззаботно. — Шарфы, перчатки, шляпы и прочее — женские глупости.

Потом она сделала глубокий-глубокий вдох:

 — Пахнет дождём.

Я тоже вдохнул, но почувствовал только то, что у меня начали подмерзать ноздри и запах выхлопных газов.

 — Ну, если ты так считаешь...

 — Будет дождь. Да...

Лицо её стало таким отстранённым и мечтательным, а взгляд направился сквозь крышу старенького автобуса прямо в заоблачные, сейчас уже звёздные, дали. Да, она очень любит дождь.

От этого взгляда мне всегда становилось как-то неуютно, я начинал чувствовать себя третьим, а точнее, вторым лишним. Так было и в этот раз, так что, не зная, что делать, я стал играть язычком молнии, слегка потягивая его вверх-вниз.

В конечном итоге я защемил кожу на подбородке, резко дёрнулся от боли и треснулся макушкой о полочку для багажа. Было ужасно неприятно, зато она спустилась ко мне со своих дождливых небес для того, чтобы пожалеть, погладить и утешить меня в моём притворном огорчении.

 — Так ты не будешь спать, нет?

Я прямо сам не понимал, чего это со мной такое творится.

Она покачала головой с улыбкой.

 — Нет, конечно, как же я тебя оставлю в такой печали и с такой царапиной на подбородке.

И ласково поцеловала мой обиженный мною же подбородок.

А потом её губы почти неощутимо коснулись моего уха, сначала мочки, потом скользнули по окружности ушной раковины, и в моё мгновенно затуманившееся сознание вкрался её тихий шёпот:

 — И, потом, оставить в одиночестве такого мужчину, соскучившегося и вкусно пахнущего — смертный грех...

Лёгкие касания губ до одной из моих очень чувствительных частей тела во время этого практически неслышного краткого монолога вызвали у меня мурашки.

 — Ра... разве грех?

Я замер, боясь шевельнуться, осторожно посмотрел в её сторону. Она же чуть отодвинулась, словно для того, чтобы полюбоваться то ли на мой профиль, то ли на мою реакцию на моём же профиле. Посмотрела на меня своим раздражающе непонятным взглядом. Нет, и снова зашептала мне на ухо, щекоча и будоража...

 — О, грех, и ещё какой.

Мне пришлось облизнуть внезапно пересохшие губы.

 — А... почему?

 — Это очень тяжёлый, я бы даже сказала страшный грех, потому что когда рядом сидит такой настолько неотразимый, что его притяжению совершенно невозможно противостоять, мужчина, высокий, сильный, который так соблазнительно пахнет, оставить его в одиночестве — всё равно что совершить преступление, по тяжести равное клятвопреступлению. Понимаешь?

Сказать по правде, до места про притяжение я ещё кое-как внимал её словам вполуха, а вот дальше был уже как будто непроглядный туман вплоть до слова «понимаешь», так что ничего совершенно я и не понимал.

По коже у меня пробегала приятная дрожь, передававшаяся пальцам, я неосознанно прижался ухом к её щеке, чтобы унять возбуждающий зуд, вызванный её мягкими губами.

 — Милая...

 — Да?

Она подняла на меня совершенно невинный, ясный взгляд.

 — Я... ты... не надо, пожалуйста...

Её глаза удивлённо округлились:

 — Что не надо?

 — Не надо... ну... кхм... этого делать, пожалуйста...

 — Солнце моё, я ничего такого и не делаю!...

Как искусно она изображала праведное возмущение. Я даже отвлёкся и залюбовался.

 — ... Я просто разговариваю тобой шёпотом, чтобы не тревожить других пассажиров, вот и всё!

 — Да, пожалуй, да... ты права.

 — Так что я продолжу?

Её сияющей улыбке не смог бы противостоять даже голодный Дракула, оторванный от обеда. А мне-то куда уж до него. Всё, что я смог сделать, так это спросить предательски вздрагивающим голосом:

 — А ты ещё много чего хочешь мне сказать?

Она широко-широко раскрыла глаза, после чего с улыбкой закусила губу.

 — Массу всего интересного.

Я безвольно откинулся на спинку сиденья и ощутил её тёплое дыхание сначала щекой, потом кожей возле уха и уже ухом, а потом к нему прижались горячие губы, шепчущие совершенно непонятные мне слова. Шёпот то становился громче, то стихал, то ускорялся, то замирал, становясь почти неслышимым, я слышал отдельные слова и даже целые фразы, но кровь стучала у меня в висках, пульсировала в ушах и намного ниже, так что смысл услышанного мной таял, как кусочек льда на языке.

 — ... пальцы... даже... дождь... Не устоять... вкус... и никак иначе...

Это длилось, казалось, целую вечность, а меня обуревали противоречивые чувства. Пока её слова щекотали мои нервы, а губы, зубы и язык — мою измученную, обострённо чувствительную ушную раковину, я то прижимался к ней, то старался отодвинуться, то прикрывал глаза, отдавшись на её волю, то старался обрести контроль, но...

 — ... отказаться невозможно, — закончила она, медленно провела языком по чуть ли не раскалённой коже за ухом, от чего я, кстати, вздрогнул всем телом, и подняла на меня глаза.

Боюсь, что мой отсутствующий, мутный, лихорадочный взгляд говорил сам за себя. Но на всякий случай я уточнил вслух, для чего мне пришлось сначала прокашляться.

 — Ты... ты думаешь, я понял хотя бы слово из того, что ты сейчас говорила?... Я...

 — А это вовсе и не важно, — ответила она.

Её губы снова прошлись по краю моего уха, зубы легко сжали и потянули мочку, а потом кончик языка — о, Боже, не надо, нет, нет, пожалуйста, не надо! — скользнул в ушную раковину и чуть глубже...

Я знаю, что есть люди, которые не любят долгих прелюдий и ласк вообще, а также когда им засовывают в ухо язык. Да что там, иногда я и сам хотел бы быть таким человеком. Но, к сожалению, эрогенные зоны были разбросаны, расшвыряны и растеряны по моему телу чьей-то невероятно щедрой рукой, и умелая стимуляция этих самых дурацких зон в некоторых случаях уносила меня чуть ли не на самые грани безумия.

И, как вы сами наверняка понимаете, кое-кто был ну просто до неприличия умелым...

Я дёрнулся, издав приглушённый стон. Схватил её за руку, умоляя остановиться, и даже попытался отклониться, хотя на самом деле мне совершенно не хотелось этого делать. Но! Пусть мы сидели на задних местах в полупустом автобусе, всё равно, вокруг были люди, и это было неприличным, непристойным, нелепым, в конце концов! И слишком возбуждающим.

Но главное то, что мой жест отчаяния абсолютно её не заинтересовал. Её вообще ничего не интересовало, кроме моего многострадального уха. Кончик языка проник в него глубже и задвигался волнообразно.

 — Пожа... пожа... хватит!

Недоумённый взгляд, коварно-соблазнительная улыбка.

 — Хватит?... Это точно?...

Губы возле моих губ, тёмно-розовые, мягкие, нежные, горячие...

Ах ты ж чёрт, чтоб мне вывалиться из этого самого окна прямо сейчас!

Я жадно накрыл её губы своими губами, буквально впился в них зубами, ворвался языком в рот, хищно и нетерпеливо.

Это был совершенно ненормальный поцелуй с любой точки зрения. Хотя бы потому, что он довёл меня до такого неистовства, что я утратил контроль над собой и ситуацией, не отдавая себе отчёта ни в чём. Я даже не помню, что происходило в течение тех едва ли не десяти минут, что мы провели, терзая друг дружку языками, зубами и губами. По-моему, оторвался я от неё только потому, что чуть не задохнулся.

 — Ты сумасшедшая?

Она улыбнулась. Расстегнула воротник моей куртки и медленно развязала шарф. Мой возбуждённый мозг не сразу понял, что это такое она делает, но как только понял, сразу же послал истерически глупые сигналы частям моего не менее возбуждённого тела. То есть я задёргался и заупирался в неё руками, стараясь при этом не привлекать внимания.

 — Нет, нет, нет, я знаю прекрасно, что ты задумала! — зашептал я нервно, но возбуждённо.

 — И что же я задумала? — спросила она рассеянно. При этом продолжая развязывать мой шарф.

 — Не делай этого! — сказал я довольно некстати и совершенно неубедительно. — Это будет уже слишком...

Шарф соскользнул с моей шеи, обнажая кожу.

 — ... и очень, очень невовремя...

Кончик носа коснулся моей шеи.

 — ... правда, и чересчур, сверх меры...

Влажный язык пробежал вверх от основания шеи к уху.

 — ... при... ай... не надо... приятно...

Губы захватили кожу, помяли немного и выпустили. И снова, дальше и ниже. Поцелуй прямо возле ключицы, жаркий и влажный. А потом снова язык... то щекочущим кончиком, то всей шириной...

 — ... не... нет... здесь ведь... люди... ох... и... Ммм...

В тот момент, когда из меня вместо слов вырвался это смешное «ох», я проиграл, хотя и до этого не особенно выигрывал.

Возможно, мы не волновали немногих дремлющих в ожидании своей остановки людей, но вот люди вокруг точно не интересовали её. А я... мне уже было всё равно.

Я сдался, а точнее, отдался на милость победительницы. Полностью. С этого момента всё, что я делал, так это вытягивал шею, подставляя её горячим ласкающим губам и (ну, помимо покраснения и побледнения в зависимости от интенсивности ласк и всё усиливающегося напряжения в области ширинки джинсов), млел и страдальчески морщился, стараясь не стонать в голос.

А она была коварна. Добившись моей безоговорочной капитуляции, она начала дразниться, что доводило меня и вовсе до белого каления. Она щекотала шею кончиком языка. Дышала на неё и игриво дула, обжигая то холодом, то теплом, а затем вдруг впивалась в кожу жадными сосущими поцелуями, от которых у меня непроизвольно сжимались пальцы. Через несколько минут я дошёл до такого состояния, что почти перестал воспринимать окружающий нас мир — всё сосредоточилось на зудящей от страшного возбуждения шее, коже вокруг уха, самом ухе, искусанном с особой нежностью, зализанном и обцелованном, и на её руке, незаметно оказавшейся у меня под свитером и футболкой.

Рука нащупывала пряжку ремня. Это была очень быстрая рука — через несколько секунд она уже тянула язычок молнии вниз, а ещё через несколько

сжимала пульсирующий член, возбуждённый практически до болезненного состояния.

Я сжал зубы, тяжело дыша.

Она встревоженно потянулась к моим губам. Обвела их языком по контуру, провела кончиком языка между ними и, раздвинув послушно разжавшиеся зубы, ввела его в рот. Я засосал его с жадностью, яростно лаская своим языком, увлекаясь поцелуем всё сильнее, скользя за манящим языком в её рот.

И тут её рука пришла в движение. У меня перехватило дыхание. Она медленно растирала всё сочащуюся из головки смазку по самой головке, по стволу, подушечками пальцев игриво проводила по уздечке... Я блаженствовал, полностью отдаваясь её лёгким прикосновениями. А она вдруг сжала ствол горячей, влажной от смазки ладонью.

Я застонал, не сдержавшись, резким движением протолкнул член в это тугое кольцо, а язык — в её рот. Это вызвало её ответный стон, такой тихий, что он больше был похож на вздох.

И, конечно же, ответную реакцию. Она сжала мой всё истекающий смазкой член сильнее, и её рука задвигалась, лаская. Скорость и интенсивность были такими, что в первое мгновение я взвился, чуть снова не треснувшись башкой о полку от охвативших меня ощущений. Это бы такое сильное наслаждение, что оно почти граничило с мукой. Бессознательно я попытался увернуться от её руки, чтобы как-то избежать её невыносимых ласк. Моё тело дёрнулось, отодвигаясь.

Она внимательно посмотрела на меня. Её ладонь замерла, по-прежнему крепко сжимая ствол.

Я отрицательно мотнул головой, успокаивая её. Облизнул горящие губы.

 — Просто... слишком хорошо... — выдохнул я.

Она облизнулась, с улыбкой закусила губу... и её ладонь беспощадно заскользила по стволу, быстро, жарко, заставляя меня извиваться в сладостных муках. Мне осталось только обречённо впиться пальцами в обивку сидений, что я и сделал, хотя помогло это мало.

В основном я кусал губы, благодаря чему рвущиеся из меня хриплые стоны оставались во мне, вздрагивал и, задыхаясь, хватал ртом воздух. А в моменты, когда она с силой сжимала головку и ласкала её вращающими движениями руки, у меня темнело в глазах, контроль ослабевал, и я издавал нечленораздельные звуки.

Какой-то задней частью мозга я надеялся, что до ушей прочих пассажиров они не долетят и пытался подавить их, но очередное скользящее движение обхватывающей головку ладони — и из меня вырывался очередной невнятный рык. Затем бешеная гонка ладони по набухшему подрагивающему стволу продолжалась, я снова крепко закусывал губу и терзал пальцами обивку.

Она гнала меня к оргазму, которого я жаждал и боялся одновременно. Мне казалось, что ещё приятнее от этой горячей ладони быть уже вряд ли может, что всё происходит в моём извращённом сне, что это происходит не со мной, и самое страшное — что её вообще не существует.

Я широко открыл глаза и, превозмогая туман, заполняющий каждый миллиметр моей головы, внимательно посмотрел на неё. И встретился с её взглядом. Она облизнула пересохшие губы, чуть прищурилась, всматриваясь в моё искажённое от удовольствия лицо, в мутные бессмысленные глаза. А я больше не мог отвести взгляда от её глаз и только корчился в предоргазменном блаженстве. Мышцы спины напряглись, ноги вздрагивали — оргазм подступал. Даже если бы я очень захотел оттянуть его, ничего бы не получилось. По неуловимым и вполне себе уловимым признакам она поняла, что со мной происходит, перехватила ствол ещё крепче, чем раньше, и ускорилась ещё.

Её ладонь, сжимающая ствол, сначала резко опускалась от головки к основанию, а затем более медленно шла вверх, иногда замирая на головке и массируя её.

От громких стонов и криков во всё горло меня удерживала всё та же далёкая и почти забытая мысль о других людях, о том, что я в автобусе и что всё это неприлично, но сдерживать себя бесконечно я не мог. Нестерпимый зуд возбуждения на кончике головки усиливался, перерастая в нечто иное — во всеохватывающее чувство подступающего блаженства.

 — Только... не исчезай... — простонал я глупость, погладив её по щеке вздрагивающими пальцами. Она кивнула совершенно серьёзно, резкими длинными движениями провела по члену от головки до самого основания, и меня подхватила горячая волна, пронёсшаяся от поясницы вверх к затылку. Меня скрутило. Сначала я попытался увернуться от её руки, затем наоборот задвигался в её сторону, беспорядочно толкаясь бёдрами. Новая судорога согнула меня, такая же жаркая, мощная волна пошла по члену от основания вверх, я впился поцелуем в её шею, дурманящую своим ароматом...

Эти последние ощущения, её тихий вскрик, толчки члена в с силой сжимающей его руке... я забился в оргазме невиданной силы.

Мышцы беспорядочно сокращались, заставляя руки и ноги вздрагивать, а пальцы — судорожно сжаться, член пульсировал, дёргался, сперма выплёскивалась и выплёскивалась из меня, кровь билась в ушах и висках, я хрипло стонал в её шею и снова впивался в неё с упоением, а в глазах искрило и искрило...

А она жестоко не прекратила движений, не ослабила хватку, разве что немного сбавила темп.

Мои судороги и судороги члена затянулись, он всё выдавливал из себя сперму... Она сдавила его сильнее, прошлась от головки к основанию колечком из пальцев... Сверхчувствительный член запульсировал с новой силой, а я дёрнулся, сдавленно захрипел и заметался по сиденью.

 — По... Пожа... ста... хватит... всё, всё! Хватит!... ааа...

Она в последний раз провела по стволу. По всему телу прошла горячая волна. Обессиленный, я упёрся лбом в её плечо, растёкся по сиденью и так и лежал, тихо постанывая, пока она вытирала сперму с моего живота, с члена лёгкими касаниями, гладила меня по животу и целовала в затылок.

Наконец, я нашёл в себе силы поднять голову и посмотреть на неё. Она смущённо опустила глаза — она вообще не очень любила, когда на неё смотрели — и застегнула мне ремень. В нахлынувшем порыве чувств я прижал её к себе и прикрыл полами куртки.

 — Спасибо, милая... спасибо тебе.

Она подняла голову и нежно поцеловала меня в подбородок сразу под губами. После чего уютно вжалась в меня, прижимаясь к груди.

Люди в автобусе по-прежнему дремали, дожидаясь прибытия. Снаружи совсем стемнело. Я засмотрелся в окно, потом встрепенулся и бережно отодвинул с её лица пряди волос.

 — Спишь? — спросил я как можно тише.

 — Нет, — качнула она головой.

Чудеса, да и только.