Сволочь. Часть 3: Пока сестра гуляет...

1.

Опять встал рано. Дома было тихо. Пройдя на кухню, заварил кофе и сел, прикидывая, что мне сегодня делать. Ещё один день отдыха и снова учеба.

— А, может, к Катюше сходить? А то вчера, как то не так было! Мне не очень понравилась первая часть, но зато вторая... — пролетали воспоминания, — а она ничего, особенно задницу и с самотыком.

Вспомнив, как она визжала, а потом подмахивала с уханьем, рассмеялся. А её жалоба матери, вообще, не лезла ни в какие ворота.

— Так с ними и надо! За «жабры», раком и в постель! — понравилась мне мысль, — запомнить надо, — пронеслось в голове.

Сел за комп, но даже порно на экране, не впечатляло. Хотелось этакого романтического... Вздохи, ахи, утешение страждущей, а потом за жабры и в койку!

— Решено! Иду в гости. К Кате. Она добрая, ласковая и честная — давалка.

Опять рассмеялся подобранному прозвищу. Глянул на часы, уже девять. Пока соберусь, будет полдесятого. Пока доеду десять, а то и пол-одиннадцатого. Самое подходящее время для гостей. О том, что буду делать, если её муж дома, даже не думал.

Я уже одевал обувь, когда из комнаты вышла заспанная мать.

— Ты куда?

— Да так прогуляюсь...

— Подожди! Нам надо поговорить.

— О чём?!

— О жизни...

— О Кристине, что ли?

— И о ней...

— Вернусь, и поговорим... Хотя она получила, что хотела и даже больше! — рассмеялся я и выскочил за дверь.

Раннее утро, окатило холодом. Запахнув курточку, пошёл к остановке. И опоздал... Если бы шёл, как обычно, а не прогулочным шагом, то точно успел. Но эта заминка меня только раззадорила. Зная, что следующая маршрутка будет не ранее, чем через полчаса, решил ехать вкруговую:

— То на, то и выйдет, — пронеслось в голове.

Дождался другой идущей в нужную мне сторону сел. Народу было мало. Воскресенье, десятый час. Заплатил водителю за проезд.

— И что? Здесь в России мёдом намазано им? — подумал я, увидев небритого «джигита» плохо говорящего по-русски на водительском сидении.

А потом во время поездки сто раз пожалел о своём решении. Не зря народ вещает: «Пять минут страха, и ты на месте!», — это был именно тот случай. Джигит нарушал все возможные правила, стремясь быстрее доставить «дорогих» его душе пассажиров прямо на кладбище, плюя на возможное прекращение наших жизней до срока. Вышел весь взъерошенный и мокрый от переживаний.

Дальше был автобус. Поведение водителя было с точностью до наоборот! С ним можно было опоздать и на собственные похороны, хорошо, что я не спешил. Но всё заканчивается. Пришёл конец и моей поездке.

Дверь, домофон и только сейчас я подумал о нашем декане.

— А если он дома? Что я скажу? Как буду выкручиваться?

«Сломав» голову, плюнул и просто позвонил. Радостное ожидание — тишина в ответ... Набрал номер ещё раз. Нулевой результат. Потом неожиданно дверь открылась. Толстый низенький дядька вышел из подъезда. Дождался, пока тот протиснется в дверь и скользнул внутрь.

— Ты куда? — услышал вдогонку, но оборачиваться, а тем более отвечать не стал.

Лифт, минутный подъём и я уже около квартиры. Над дверью горит светодиод. Красный «глаз» которого, как будто рассматривает меня в злорадстве:

— Опоздал?!

На всякий случай звоню. Тишина. Потом стучу... Снова стучу — громче... За соседней дверью слышу шебуршение. Кто-то рассматривает меня в глазок. Старческий голос с восторгом выдаёт:

— Ты чо барабанишь? Нету их дома!

— А вы не знаете, когда они вернутся? — как можно спокойнее спрашиваю я, желая вынести эту дверь нахер вместе с соглядатаем.

— А я за ними не подглядываю! — продолжает вещать противный голос.

— Вы извините... — закипаю я, — меня из института прислали к Александру Борисовичу...

— Так уехал он! Вместе с женой. Собрался и уехал. Попросил меня за квартирой присмотреть, до вечера! Поздно приедут...

— Попросил присмотреть! Как бы не так! — понял я, — тебе делать нечего сидишь, целый день и в глазок пялишься! Подглядываешь и подслушиваешь, старая карга... — но вслух произнёс, изобразив улыбку, — спасибо вам, а то под дверью пришлось бы торчать, — и, развернувшись, пошёл вниз.

2.

Итак, день не задался.

— Куда дальше? А куда все. Домой.

Медленно добрёл до остановки и на удивление быстро приехал обратно. Со скверным настроением зашёл домой. А здесь «пахло грозой». Мать зло чем-то гремела на кухне, даже не поинтересовавшись, кто пришёл. Разделся, зашёл... «Температура» в кухне явно зашкаливала. Сейчас по выдаваемой негативной энергии мама явно превосходила Днепрогэс.

— Что случилось? — осторожно спросил я, совершенно забыв, правило, гласившее: «Не стоит общаться «с разъярённой газонокосилкой»!».

Тут же получив в ответ:

— Да вы оба меня с ума сведёте! Один дома черти что вытворяет... Другая опять ночевать домой не собирается...

— Ну, у них там хорошая компания, да и она взрослый человек... — дипломатично пытаюсь защитить сестру.

— Ага! Котёнок беленький... А ты! Тоже весь пушистый! Вчера что наделал?

Теперь вскипел я:

— Знаешь, мама! А чья была идея?

Язык мой — враг мой! Лучше бы я промолчал. У неё от моих слов только что из ушей пар не пошёл! Лицо покраснело до цвета варёной свёклы, губы задрожали и, разревевшись, она, бросив всё, побежала в свою комнату, бессвязно выкрикивая:

— Сволочи... Я стараюсь... Одна... А они...

Хлопнула дверь и наступила тишина.

— Ну вот! — пришло на ум, — только скандала сейчас и не хватало! Надо идти успокаивать и мириться...

— 3-

Слёзы, крики матери я уже видел. И вдруг вспомнились слова сестры: «... ты умеешь утешать, сразу располагая к себе. Говоришь банальные вещи, но так, что тебе невозможно не поверить... С тобой легко идут на контакт, и даже больше... «...

— А ведь дома никого нет... — вдруг пронеслось в голове, — только мы...

И моё лицо зардело, горло пересохло, а кишки скрутило в какой-то ком... Мне стало не хорошо от крамольной мысли: «Я и мама... Мама и я!», — это желание начало заполнять меня, топить «чёрной волной». Я встал, подошёл к холодильнику и заглянул внутрь. На глаза попалась вчерашняя бутылка коньяка, в ней ещё оставалось грамм сто, и я оприходовал остатки прямо из горла. Холодная жидкость обожгла желудок и теплыми возбуждающими ручейками разбежалась по телу. Сразу полегчало.

В голове зазвенело и утихло! А память вдруг начала прокручивать вчерашний день: как долго мать стояла вчера утром около двери; её взгляд в кухне; эта выходка с Кристиной; а её возглас в коридоре в ответ на жалобу последней: «Да ты что?!». Сочувствия там точно не было, а вот желания и интереса было «выше крыши».

И я пошёл к её спальне, причем не сам, меня несли ноги. Сердце билось молотом в груди и в унисон ему в мозге стучало: «Хочу, хочу, хочу...», — а следом промелькнула мысль, вырастая и вытесняя всё остальное: «Она ведь тоже... Хочет, хочет, хочет... «!

— Только боится! — озарило меня, — инцест! Да кому, какое дело до наших отношений! Я хочу, она хочет... Как об этом узнают другие?

Кровь «закипела», член набух, твердея, как никогда ранее. Но я «не потерял» головы.

— Стоп! — проходя мимо ванны, зашёл внутрь.

Закрыв дверь, включил воду. Быстро выудив мобильник, набрал номер.

— Привет! Ты что там матери наговорила?

— Да мы на дачу шашлыки делать едим. Приезжай... Компания, класс. Тут у нас новенькая как раз в твоём вкусе!

— Заманчиво, но не знаю... Тебя же «прикрыть» надо!

— Бросай всё и гони. А мамка перебесится!

— Подумаю, ты там не очень... — нажав отбой, бросил сотовый на полку.

Приспустив трусы, быстро вымылся.

— Пора!

Перед глазами закрутились картинки: «Мамуля стоит на карачках, высоко задрав полные ягодицы... Вот тело выгибается дугой, и она громко стонет от наслаждения и трётся своими большими грудями о простынь!» Дальше воображение внесло

свои коррективы: «Я засаживаю ей в лоно свой твердый разгорячённый желанием фаллос... «.

— 4-

Не знаю, какое у меня было лицо, когда я ворвался к ней, и остановился как вкопанный, обозревая комнату. Она, всё ещё вздрагивая, лежала на животе, уткнувшись в подушку.

— Уйди, — глухо и тоскливо пробормотала она.

— Мама... — только и смог произнести я.

И сделав пару шагов сел рядом с её роскошным телом. Руки у меня дрожали, сердце буквально вырывалось из груди, а я смотрел на неё: волосы, тяжелыми прядями разметавшиеся по подушке; изящный изгиб шейки, куда так охота было целовать её; обтянутые тонкой тканью высокие и упругие ягодицы; и чуть больше чем всегда открытые задравшимся халатом гладкие матово-блестящие полные бёдра.

Я чувствовал, что член буквально рвётся из штанов, в нетерпение очутиться там, в скрытом сейчас тайном месте. Пододвинувшись и ощущая бедром, тепло её тела я заговорил. Слова лились с языка и журчали ручейком. Они как сетью окутывали нас, связывая вместе. Одновременно я поглаживал её волосы, шейку, плечи.

Она лежала постепенно затихая. Потом повернулась ко мне, боком вслушиваясь в речь, а я уставился на её грудь, неожиданно приоткрывшуюся при этом. Я видел, как раскрылись её глаза, и я тонул в них, не желая спасения. Её губы чуть приоткрылись, и пробежавшийся язык смочил их, так что они заблестели...

Не в силах сдерживаться я наклонился и быстро поцеловал её в губы. Она удивлённо глянула на меня, лоб сморщился... Мама, будто только проснулась и попыталась что-то сказать, но я не дал ей времени. Второй поцелуй ожег губы и я впился в них как жаждущий в пустыне. Она сначала ответила, а потом, замычав, стала вырываться.

— Поздно, батенька! Поздно... — вспомнился мне анекдот.

Я уже прижимал её к себе, не желая отпускать. А в её тщетном мычании мне слышалось:

— Нет... Так нельзя... Это же инц... — причём всё тише и тише.

И когда она совсем замолчала и обмякла, отпустил её. Напряжённое дыхание двух человек:

— Ну, нельзя... мой милый... — и опять наши губы встретились, теперь уже она тянулась ко мне... А её язык, пробравшись в мой рот, стал вытворять там такое! Когда кончился воздух, и мы, тяжело дыша, разорвали объятие, я сдавленным шепотом произнёс:

— Плевать! Мы оба этого хотим... — громогласное утверждение, как бы физически повисло в воздухе, окутывая и отгораживая нас «стеной».

И опять поцелуй... Только сейчас до меня стало доходить, что я делаю.

— И пусть! — застучало в голове, — я, она, мы... хотим этого!

Прижимая её к себе, я покрывал поцелуями лицо шейку, а моя рука, скользнув по боку, гладила ягодицу, опускаясь к бедру. Она запрокинула голову, открывая для моих поцелуев шею, её губы как молитву повторяли:

— Нет... Да что же мы делаем...

Но взгляд затуманенных глаз говорил и даже кричал другое:

— Да! Да... Ещё...

Рука скользнула на грудь под халатик, и, нащупав сосок, сдавила его. («Вот тут всё и началось», — как написали бы в романе...). Но это не роман... Она аж задохнулась от возбуждения, выдавив:

— Как... же... Оххх...

— 5-

И опять наши губы слились в единое целое, и мир сузился до наших ощущений. Я ласкал её, а она, лёжа на спине, принимала ласки, тяжело дыша и постанывая. Медленно глядя ей в глаза расстегиваю, пуговки, попутно развязав пояс. Я не спешу! Ведь я давно уже не мальчик и понимаю что к чему. Женщина, а даже моя мать Женщина, причем с большой буквы, несмотря на все её недостатки. И она имеет право получить всё, что может дать ей мужчина. Настоящий, опытный мужчина, к коим я себя и причисляю, хоть и непогодам.

И первое что я хочу — расцеловать её грудь! Ах, какие у неё большие и твёрдые соски?! Мне чудится, что я вспоминаю как она кормила меня, прижимая к груди и чуть подразнивая покачивающимся сосочком, когда я капризничал.

Вот они предметы страсти. Большие, упругие, отливающие молочной белизной, пышными батонами раскатились в стороны, увенчанные большими розовыми пока ещё не задубевшими, а мягкими сосками. Чуть сморщенные они покрыты крошечными неровностями и пересечены на кончике почти горизонтальной извилистой бороздкой. А эти ореолы, создающие постамент для них? Чуть видимая припухлость к центру дополнительно приподнимает соски, выделяя их на фоне остального. А у неё они ещё и некруглые! Чуть сжатые с боков имеют красивую овальную форму.

Я ничего не делаю, просто любуюсь видом. Но даже мой взгляд действует как катализатор. Медленно, очень медленно сосочки набухают, становясь, все больше. Приобретают заложенную природой форму. Чуть суженные к телу и более объёмные вверху. Завораживающее зрелище. С трудом сдерживаю, чтобы не припасть к ним и сосать, сосать, сосать, облизывая и лаская языком.

— Что! Что-то не так? — она, приподнимает голову пытаясь рассмотреть то, куда я уставился.

— Всё нормально... А на такой вид и не грех полюбоваться... — шепчу я.

Протянув руку, нежно дотрагиваюсь пальцем. Грудь мамы дергается, заставив соблазнительные полушария аппетитно колыхнуться. Меня как будто бьёт током, и я с диким всхлипом нагибаюсь, захватывая сосок губами. Чуть сдавливая, сосу. Вот это точно на уровне подсознания! Припасть к груди и попытаться добыть молоко, как это делает ребёнок.

— Оххх... — кряхтит мама, — как же ты давно этого не делал?!

— А это приятно? Ну, когда у тебя молоко сосут?

— Только не с тобой!

— Почему? — поражаюсь я, даже забыв на время про «дело».

— Ты всегда жадно сосал, а в конце, когда молоко кончалось, прикусывал и тянул... Одной титьки не хватало, с Галей было проще...

Но вот как было с сестрой, меня в данный момент не интересует. Впереди было «большое приключение» и множество неизведанных тайн. Облобызав груди и заставив мамочку выгибаться и стонать, занялся животиком. Нет, конечно, не спортсменка, но всё равно мне очень нравится. Даже сейчас легко угадывается рисунок напряженных мышц. Поцеловал пупок, а потом подул на оставшуюся влагу от слюней. Животик зашевелился, перекатывая мышцами. Ещё ниже.

— Вот вместо трусиков могла бы и стринги надеть, — подумал про себя, разглядывая выпуклость лобка и две параллельные складочки, исчезающие между бёдер.

Белые хлопчатобумажные трусики, обтягивающие промежность как перчатка. Видна припухлость на лобке, скрывающая аккуратно подбритые волосики. И внизу на грани видимого расплывается темное пятнышко. Не очень большое, но увеличивающееся в размере:

— Однако ты потекла, — ласточка моя, пронеслось в голове.

Хватаюсь зубами за резинку и тяну их вниз. Медленно и осторожно. Сначала вылазят жесткие черные волосики. Их всё больше и они складываются в рисунок. Подбриты в виде сердечка.

— А ты проказница! — укоряю её, на миг, бросая своё занятие.

Она смеётся... Так мило и беззащитно...

— Нравится?

— А то?!

Продолжаю стягивать трусики. Теперь руками. Вот показался капюшон клитора и я, не дожидаясь, пока явится свету остальное, припадаю вниз, со всей силой вонзая под него напряженный кончик языка.

— Ах... Ой... — тело передо мной прогибается, вдавливая ягодицы в матрац. Мышцы живота сжались, а груди пошли волнами от резкого движения. Возглас:

— Прекрати... — сменяется стоном и... — даааа... — рвётся на всю спальню.

Этот крик ломает все оставшиеся барьеры и запреты. Рывком сдергиваю трусики до колен и, нагнувшись, начинаю целовать её лоно. А она подрагивает от прикосновений, гладя меня по голове:

— Давай! Ещё милый! Сильнее?!

— Сильнее? — будто переспрашиваю я.

— Даааа!

Задираю её ноги вверх, развожу, как могу в стороны и вот уже немягкий нежный язычок, лижет её прелести, а напряженный и твердый язык хозяйничает в промежности. «Удары, тычки, толчки»... Всё что может доставить удовольствие. И мне уже неважно кто передо мной: моя очередная девушка, сестра или мать. Передо мной одна задача заставить тело трепетать, биться и сходить с ума от наслаждения и возбуждения. Это само по себе достаточная причина, но оно ещё и возбуждает, так что темнеет в глазах, а живот прямо каменеет.

— 6-

— Похоже, пытки приносят тот же результат... — познаю я истину!

Две стороны одной медали. Человек становится зверем. Только в одном случае все силы направлены на выживание, а сейчас на продолжение рода и прилагаемый природой неотразимый бонус — оргазм.

Она уже бьётся в истерике, не понимая, что с ней творится, а тело требует — ещё, ещё и ещё! Сильнее, глубже... Оставляю на время киску, и чуть приподняв ягодицы, начал вылизывать приоткрытое колечко ануса. Сфинктер легко поддается моим притязаниям буквально засасывая напряженный до твердости язык.

— Ох... ,... щё... — кричит неразборчиво.

Ей хорошо, даже слишком... А мой набухший и затвердевший член хочет внутрь. С трудом сдираю штаны вместе с трусами и вот я внутри!

Она вздрагивает, затихая, но это ненадолго. Я уже вовсю двигаюсь внутри. Моя головка с первого раза достала до матки. Легкая дрожь от соприкосновения. Назад — вперёд и опять чувствую, как утыкаюсь в скользкую слегка напряженную преграду. А дальше — больше и быстрее. Она уже не прекращает дрожать. А её тело не успевает за моими движениями.

Это как рябь в лужице. Стукнешь раз, побежали круги и снова тишь да гладь... Но если ударять постоянно, то волны не прекращаются, накладываясь и усиливая, друг друга, потом приходит отраженная волна и вот уже «буря в стакане воды».

Микрооргазмы от воздействия на матку слились и не прекращаются «набирая обороты». Тело, идет «вразнос» поддавшись им. Оно готово «взорваться» большим всепоглощающим оргазмом от малейшего дополнительного импульса... И я, послюнявив палец, ввожу его в попку. Дрожь и вот уже подо мной бьётся «неукротимый зверь» в обличье человека. Он кричит, победно и громко. Конвульсии оплетают тело своими щупальцами, заставляя метаться из стороны в сторону до боли сжимая всё, что попадается под руку. Спина елозит по жесткому покрывалу, а нежные груди мечутся то вправо то влево. Соски набухли, превратившись в подобие маленьких члеников. Я хватаю эти белоснежные перлы, сжимая их. Она выгибается дугой, будто пытается сбросить меня, а я продолжаю буравить вагину ещё и ещё. В какой-то миг мой член выскакивает из неё, и я спешу обратно, но попадаю ниже. Сфинктер ануса легко раздается в стороны, пропуская внутрь, чтобы тут же сжать его в тиски. Более тесный контакт, сильнее ощущения...

Сколько всё длится, не знаю. Я кончаю, выплескивая сперму на её живот, всё еще живущий спазмами. Даже когда я без сил валюсь рядом, она продолжает стонать, закусив губу и закатив глаза. Мелкая дрожь и одиночные спазмы «пробивают» тело...

Мы просто лежим прижавшись. Разговаривать не о чём. Она дала, а я взял предложенное. Потом мама встает, весело смотрит на меня и, потягиваясь, произносит:

— Это было хорошо, даже слишком! Но такого больше не повторится. Запомни это и молчи о случившемся.

Она выходит, я слышу, как закрывается на защёлку дверь в ванную. Раздается шум включенного душа.

— Всё когда-нибудь заканчивается, — философски размышляю я, — но ведь и охота пуще неволи, а земля круглая...