Любовь на чердаке / Отрывак из романа "Чешись горняк!"
Эротический сон.
Как это часто случалось, когда Гизела Ленц остава-лась дома одна с Томасом, своим шестилетним сыном, после обеда она прилегла. Он спал в детской кроватке — это было время его сна, и его маме надо было присмотреть за ним, а это лучше всего было сделать, лёжа в супружеской постели.
Сегодня Гизела крепко задремала. И привиделся ей эротический сон: Молодой, полный сил, обнажённый муж-чина с роскошным, толстым пенисом проник в неё сверху. Фантастический образ почти подавлял её животной дикостью, пытался укусить её за горло.
Гизела застонала, а голова её заметалась на подушке. Сердце дико забилось, тело стало содрогаться, и — незадолго до апогея — она просыпается. А придя уже в полное сознание, принимается вспоминать детали своего сна. Приятная теплота охватывает всю её, возлежащую на постельном покрывале.
Она бросает взгляд на Томаса, прислушивается к его ровному дыханию и — засучив ногами, — тащит вниз шёлковые трусики. Правой рукой касается срамной части своего тела, левой же — соска на левой груди. Возбуждая себя всё больше и больше, нежно потирает кончиками указательных пальцев крепнущие сосок и клитор, который легко нащупывается над малыми срамными губами... Пальцы становятся быстрее, дыхание усиливается, срамные губы наполняются её утробной жидкостью, мышцы вздрагивают, бёдра судорожно сжимаются, сладострастный всхлипывающий звук срывается с губ. И крепко вдавливая правую ручку между внутренними поверхностями бёдер и усиленно массируя левую грудь, она несколько минут наслаждается оргазмом, с которым во сне случилась осечка, вздрагивая — вздрагивая снова и снова и испытывая после этого облегчение, слабея и умиротворённо вздыхая.
И вот теперь Гизела, с порозовевшими щеками, предвкушает возвращение домой своего мужа, которого следовало ожидать после дневной смены около 2 или 3 часов. Но его что-то нет, где-то задерживается. Томас же не должен бодрствовать так долго. После рекламной программы на ЦДФ (втором Германском телевидении) маленькому мужчине снова было сказано, что надо бай-бай.
Сама же Гизела, раздевшись до гола, ложится на расстеленную кушетку и смотрит повторение первой телевизионной программы. Рядом на спинку кресла положен белый купальный халат. Его она собирается накинуть на себя, когда наступит пора встречать Хайнера.
«Если у него опять не будет никакого желания, мне следует разок хорошенько растолковать ему это», думает она много раз так и эдак в послеобеденные часы. Всё в ней в волнении. «Я мысленно изменила ему. Правда в мыслях. Но это было великолепно! Всё ещё никак не остыну». Она слегка приподнимется на локтях, снова и снова пытаясь сконцентрироваться на телевизионной игре, которую она знала.
Явление пьяного мужа
Когда в двери квартиры раздаётся звонок, Гизела стремительно прикрыв свою наготу купальным халатом и юркнув в туфли на высоких каблуках, бегом устремляется из жилой комнаты в прихожую, чтобы со сладостным щем-лением в спине открыть дверь. И — сразу же оценивает ситуацию.
«Пьяный», — констатирует её мозг. — «Какая тут лю-бовь!... Аж посинел... Покусился на премию...»
Ярость зарождается в ней, и без того полной возбуж-дения. Тем не менее, заметив рядом с явившимся мужем Георга, она с трудом, но овладевает собой и с показной любезностью, но дрожащими губами произносит:
— Входите же, здравствуйте.
Засеменив в комнату, выключает телевизор и усаживается в кресло. Положив одну неприкрытую ногу на другую и, не бросив даже взгляда на Хайнера, она указывает Георгу на место справа от себя. Хозяин же и без приглашения находит возможность присесть — на третьем кресле.
Взгляд Георга пристёгивается к обнажённой плоти нежной Евы; но обращает он внимание и на тёмный взгляд её глаз — синезвёздных, как он назвал их про себя, на красивое лицо и пульсирующие прожилки на горле, на выступающий вперёд яркий подбородок.
— Найдётся что-нибудь у вас? — выговаривает он.
Улыбнувшись, Гизела поднимается, окидывает Хайнера пренебрежительным взглядом, и энергично направляется к шкафу, достаёт и ставит на стол три шароподобных рюмки, а также на три четверти наполненную бутылку коньяка.
Когда же она, начиная сервировать стол, принима-ется разливать коньяк и касается Георгова бедра, хозяин ресторана не упускает этого момента: толчок — и Гизела оказывается в объятиях светловолосого. Так как купальный халат при быстром движении полностью раскрылся спереди, он имеет возможность нежно коснуться рукой полных бедер милашки, Целую секунду Гизела предаётся тонкому сладостному щемлению, прокатившемуся по всему её телу. Закрывает ненадолго глаза и коротко выдыхает:
— О, господи, о, господи!
Но внезапно задрыгав ногами, произносит с придыханием:
— Не, Георг.
И мужчина, бросив косой взгляд на Хайнера, отпускает её.
А забойщик, который как раз был занят тем, что, вы-сыпав на стол из мехового кошелька всю свою премию, пересчитывал деньги, вскрикивает:
— Нет, Георги! А то она станет еще более крутой. А я не могу больше сегодня.
— Не можешь сегодня больше? — подчеркнуто пере-спрашивает Гизела, словно оглушённая. — Как будто ты се-годня имел уже раз...
Георг вступился за Хайнера:
— Ах, ерунда. У него была неприятность на шахте. Его надо простить. Ему стало плохо.
— Да! — визжал Хайнер. — Думала, наверно, я у какой-нибудь бляди?... Так?... Здесь... всё до последнего пфен-нинга!
И, запихнув всю получку обратно в меховой кошелёк, бьёт кулаком о мраморную плиту столика возле кушетки.
— Осторожно, Гейне, стаканы, — спешит сказать Георг.
— Гавённый шнапс.
— Прост, Георги, — улыбается Гизела светловолосому.
— На здоровье, — лепечет Хайнер.
Выпивают.
После глотка хозяин бежит в туалет, с громким щелч-ком запирая за собой дверь.
— Только поссать, — кричит он оттуда.
Гизела наливает ещё Георгу и себе самой.
— Не мог ли ты, схватив за шиворот, сразу привести его домой, а не устраивать с ним гулянку? Он мог бы подкатить сюда уже в три часа.
— Когда я пришёл к себе в заведение, он был уже хо-рош, — солгал Георг, завладевая её руками — тёплыми, со-всем теплыми, и с явно выступившими артериями на них.
Их взоры погружаются — чувственно один в другой. Он легонько притягивает её к себе вниз и видит в отвороте банного халата сумрачную расщелину между твердыми грудками.
Она опять вырывается.
— Оставьте это, Георг. Всё же, вы друзья... Хайнер так сильно тянется к тебе.
Георг говорит хрипло:
— Как раз поэтому, Гизельпатц. Как раз поэтому...
Он впивается в неё и поглощал её взглядами.
Гизела наливает снова, а хозяин ресторана думает: «Мой бог, как должно быть чудесно с нею! Что сказал Хай-нер тогда в забое? Гизела способна кончить пару раз за один номер. С Рози надо напрячься, чтобы она могла кон-чить хоть один раз. Гизела должно быть всё же рада, что есть у неё такой толстый. И ещё более, когда он может долго трахать! Но Хайнер, свинья, пьяный уже... Наш брат должен был бы остаться здесь... Переспать на диване... Правда, свинья ревнив, выслеживает словно охотничья собака... Ну и дерьмо же я: ведь Хайнер больше никого так не чтит высоко...
Между тем Ленц возвращается в комнату и пытается сориентироваться:
— Вы пьёте в одиночестве, так? Уже две рюмки? Я то-же хочу ещё одну. Да, Хайне толст... Хайне глуп, да? Сигарету.
— Блевал, поди? — интересуется Гизела.
— Блевал? Ты чокнулась!
— Хватит, мой хороший! — увещевает она его энергич-ным голосом.
— Не... хватит... Ещё одну, давай...
И слегка заваливается на стол. Глаза горняка остек-лянели, затекли кровью.
В этих обстоятельствах Георг считает необходимым показать себя абсолютно деловым человеком и уходит, а Гизела не без издевательской нотки спрашивает:
— Неужели?... Значит у тебя были неприятности?
— Хватит!... Не квакай... Ты же не рейхсканцлер... Да, набрался доверху.
И указательным пальцем показывает себе на горло.
«Всего три раза в последние два месяца!»
— Да — мой бедный, бедный... Выходит, что дела твои совсем уж плохи...
Взглянув на меховой кошелёк и заработок, она не-сколько истерически смеётся и кричит:
— И все же тебе меня не одурачить!... Думаешь, не знаю, что у тебя за гулянка была? Тот, кто мало делает, и получает мало. А ты наверняка не самый усердный. И... и если бы это ладилось хотя бы в кровати... Напомнить тебе, как часто в течение последних двух месяцев ты приходил ко мне? Целых три раза! Не то что, например, тот горняк, который писал в журнал Освальту Колле, что он удовлетворяет свою сексуально активную жену три раза в день...
И продолжает, всхлипывая:
— Да, бывало и мы понимали друг друга. Дважды на неделе, а в выходные три раза! Причём в первую половину субботнего дня вместе выпивали шесть ледяных козлов, хмелели благоухая, шли в кровать и час любили друг друга.
А потом уже тише:
— Разве не делаю я все для мужика? В доме ты же руки не приложишь к какому-нибудь делу. В последний раз, когда ты был на полуденной смене, я приготовила целых полтонны угля. Разве я не принимаю во внимание твой радикулит? Разве не говорю я всегда: «Полежи спокойно, я приготовлю для тебя»? Но-о, верно, у тебя есть другая, да?
Глаза Гизелы мерцают от слёз.
— Да, да... так должно быть и есть... Одна, которая терпит тебя... Никаких карманных денег свыше двух месяцев уже нет. Радикулит... Ха... радикулит. Мне это не смешно...
Пенг!
Гизела хватается за щеку. Хайнер же, — несколько от-резвленный, — озадаченно смотрит на внутреннюю поверхность своей ладони. Увидев в глазах шокированной жены презрение, он скрежет зубами и шипит:
— Больше ничего не хочу слышать! Отправляйся дрыхнуть, иначе сейчас отмету тебя!... А я выпью ещё одну. Так... как ты с Георгом...
И вдруг кричит:
— Думаешь, я не видел, как у тебя это зудело, когда Георг лез к тебе в утробу?
В взгляд его злой.
— Блядь!
И икает.
— Блядун!
В этой ситуации она не находит ничего лучшего, как исчезнуть в спальне.
В угольном подвале
Гизела Ленца выгружает в изразцовую печь остаток кокса из пакета для угля и выходит с ведром из квартиры. Чувствуя себя посвежевшей и мурлыча песенку, она впри-прыжку сбегает вниз по лестнице. Сознание, что муж уже ушёл, придаёт ей дополнительную радость. В подвале она вынимает из кармана своего халата ключик, открывает им висячий замок и наваливается на деревянную дверь, а когда та открылась во внутрь, оглядывается вокруг, наклоняется и зачёрпывает ведром лежавший в куче кокс.
Сверху донёсся звук захлопывающейся двери.
Когда она собралась, было, покинуть подвал с наполненным угольным пакетом, то нос к носу сталкивается с появившимся как раз в этот момент из-за угла Фрицем Роггацем.
Доли секунды стоят они рядом, ошеломлённо уставясь друг на друга.
Фриц отстраняет порожнее пластиковое ведро и пристально и даже дерзко смотрит женщине в глаза.
«Он словно раздевает меня своими глазищами, по-хотливый олух», — едва успевает подумать Гизела, приот-крыв губы, чтобы сказать что-нибудь, как чувствует его теплые ладони на затылке и — совсем неожиданно — его игривый язык во рту.
Её кидает в трепет.
«Как же нежен он... И как свербит это?»
Языки находят друг друга.
Гизела закрывает глаза. Одни его пальцы щекочут ей затылок, большие же гладят её подбородок.
Она открывает глаза, узнаёт своё лицо в его зрачках, выскальзывает из его объятий и делает шаг назад. «А теперь самый черёд хлестануть его».
Едва задумано, тут же выполнено: Пум!
Он отшатывается и отталкивает Гизелу, схватив её за кисти рук, так что ведро с коксом грохается на каменный пол.
«Ой, что же это я делаю... Собственно, всё же было отлично... Жаль... Хайнер где-то бегает за чужими... Понятно, не отвали он, не стояла бы я сейчас тут перед искушением... Ну что ты скалишься на меня? Скажи же что-нибудь... Попроси прощения, что ли».
Между тем он, обвив её одной рукой, снова привле-кает её к себе.
«Нахал... чудовище... Ну, подожди, сейчас хватану тебя... Да... Как же ты горяч... А уж похотлив как...»
Полная возбуждения, видя чувственный взгляд муж-чины, его влажный рот, она пытается отклониться назад верхней частью туловища. И снова трепет пробегает по ней, когда его свободная рука, проникнув в вырез её халата, нащупывает там выпиравшую из бюстгальтера спелую плоть.
«Так можно и... Нет! Не стану я изменять!... По край-ней мере сейчас... Что же это со мной происходит только?... Щекотно, но так сладко... Ну же, Гизела... владей собой! Ничего такого ещё не случилось. Такой нахальный. Что всё это значит? Видно, ходок он ещё тот... И должно быть очень я ему нравлюсь... Хайнер уже давно ничего больше не говорит о любви... Этот же дей-ствует здесь... Даже в подвале... Да, это насилие — почти, почти... Как... как он целует? Я вот-вот сломаюсь... Больше собой не владею... Чего ещё ждать от жизни?»
Такие мысли кружатся у Гизелы на грани подсознания в то время, как его язык играет её открытыми губами. Но вдруг все мысли куда-то исчезают. Только щекотание... щекотание, сладостное щекотание. И она, прижавшись к нему, пылко отвечает на его поцелуи.
«Спокойно, Фитти... не будь столь грубым!»
Фрица же мучительно переполняет следующее: «Она выводит меня из себя... Вот женщина! Дедушка Ваг-нер говорит, у неё нет мужиков. Мне нужно только ещё более разгорячить её, пока она не даст мне отмашку».
Пальцы мужчины, скользнув мимо бюстгальтера, заиграли на оголённой плоти живота, тихо и нежно тиская его.
А мысли таковыми: «Не будь груб, Фитти, только не поддавайся целиком своей страсти... Спокойней... Спокой-ней, Фитти... Иначе это выйдет боком... Классная баба!... Но аккуратнее, не зарывайся слишком... Впрочем, она меня сейчас вот-вот заставит потечь... Да, эта похотливая Ленц со всеми своими причудами меня доконает».
Дабы не задохнуться и перевести дыхание, они раз-мыкают свои уста, не отрывая в то же время потяжелевших взоров друг от друга.
И первым словом, вырвавшимся из её уст, было:
— Идём!
И приходит в ужас от своего решения. «А что если Хайнер вздумает продемонстрировать, что он образцовый супруг, и заявится домой раньше обычного? А Томас?... О, господи, Томас...»
И тут её осеняет настолько блестящая мысль, что она, расхохотавшись в лицо стоящему перед ней мужчине, предлагает:
— Приходи на чердак!
Его светлые глаза словно кинжалом пронзают её.
С разгорячёнными щеками и совершенно открытым для его полных надежд глаз отворотом халата Гизела Ленц шаловливо грозит указательным пальцем, показывает на потолок, как бы просверливая его, и, перебирая пальцами, изображает лестницу, ведущую на чердак, где, как она неожиданно вспоминает, валяется старый матрас.
От избытка чувств Фриц Роггац хрипло бормочет:
— Приду куда угодно, если ты только захочешь этого. Я люблю тебя...
— Не ври! — говорит она. — Ты же волочишься за Утой Саборовски. Вот действительно девушка — облизнёшься...
— Вот только прокурор всё ещё водит её под ручку, — ухмыляется светло-рыжий футболист.
— Здесь у тебя гораздо более возможностей закрутить мне мозги, свести с ума, сделать идиоткой. Когда я встречаю тебя на лестничной площадке... Уже только погрезить о тебе приятно...
Затем она стремительно схватывает пакет с углём и удаляется.
Фриц же остаётся, чтобы взять уголь из того подвального отделения, что принадлежит Вагнеру. И думает: «На чердаке... О, господи, на чердаке? В ноябре там должно быть совсем уж холодно. Солнце светит, но не греет, и мне следует позаботься о том, чтобы нам было тепло. В стоячку? А, всё равно... Дедуле я скажу, что мне надо сходить в профсоюзную пивную и потому... шикарно одеться...»
Воспоминания о первой любви работника На-родной полиции
Перед его умственным взором предстала Эвелин, которую он полюбил, когда ему было 18 лет. —
В ночном зимнем лесу с неба хлопьями падал снег. Красивая руководительница торговой организации в шубе, Эвелин, прислонённая к дереву молодым фольксполицаем, издавая стон, тянула его голову к себе вниз и целовала его. При этом шапка Фрица Роггатца соскочила с него и упала в снег.
Ах — что он испытал при первом поцелуе! Что может быть прекраснее девы, когда мужчина впервые в её объя-тиях и она посвящает его в тайну поцелуя! Голова юноши пошла кругом.
Эвелин затеребила пряжку от своих брюк. Фриц помог ей расстегнуть и снять их. Она повесила всё это хозяйство за стягивающий их ремень на шею и с яростным нетерпением стала стаскивать трусики. Некоторая задержка произошла, когда те зацепились за высокий каблук одной из бальных туфель, она вынуждена была поднять правую ногу, но так вот сразу же отцепить не получалось, пришлось снять и бросить на снег саму туфлю.
Дрожа от холода и желания, Эвелин юркнула ногами сперва в одну брючину, потом в другую, снова прислони-лась к дереву и расстегнула его коричневую форменную шинель. А мгновение спустя её пальцы ласково овладели тугой выпуклостью в его штанах.
Руки красавицы-девицы открыли прореху, а низ живота задвигался вперёд и назад в поисках пениса, и когда обнаружил его, твёрдого, то вобрал во влажное ло-но.
В последствии, при повторении номера, мех её шубы послужил в качестве подстилки...
«Было ли тогда холодно? Чувствовал ли я холод? Или Эвелин?... Эта горячая Эвелин. Кроме насморка никаких последствий не было...»
«А если он не придёт?»
Гизела возвращается к себе в квартиру и закрывает за собой дверь. «И как это меня чуть не... привести его сюда? Ведь я порядочная жена и — мать. А приглашение на чердак? Ничего такого... Я так дёшево не продамся».
Она открывала окно кухни.
— Томас! Играй, дорогой, играй. Меня не зови. Мама будет на чердаке развешивать бельё. Хорошо?
— Оkаy, — кричит малыш снизу и продолжал бегать на-перегонки со своими дружками по сухой траве.
Себя же Гизела испуганно ловит на мысли, что всё обставляет как надо для предстоящей измены. И тем не менее позволяет халату соскользнуть со своих бёдер и приспускает наполовину шёлковые трусики. «Да и какое это может иметь особое значение для меня? Мне это в тягость не будет. А он, должно быть, здорово изнемог! Истёк поди! Я сделала его... Как он сказал? Ах да... слабоумным сделала я его... Ещё бы: едва он всё разглядел... как я сбежала. Немудрено опять измучиться. Правда, он может помочь себе самому рукой... Какая наглость, в подвале!... Да, пусть теперь поплатится, заплатит за это, бродяга... Уж лучше я потом отыграюсь сама на себе, как только снова окажусь одна на кушетке...»
Однако вопреки этому ходу мыслей она скрупулёзно моет стыдные части своего тела над раковиной, для чего ей приходится привстать на носках. «На коленях придётся ему клянчить у меня о какой-нибудь любовной малости... И только о малости. Да... я буду суровой... Слабый пол? Не смешите меня...»
Трусики летят в конструкту около раковины. Гизела меняет домашние башмаки на туфли с высокими каблука-ми. Теперь её одеяние состоит из пояса с прикреплёнными к нему нейлоновыми чулками, а сверху распахнутого сине-чёрного халата.
Таким образом снаряжённая, — да два одеяла в охапке, — она потихонечку направляется на чердак.
«Ах, как романтично!», думает она. «А если он не придёт, подумав, что я сказала в шутку, будто стану здесь ждать его?»
Взгляд её ищет матрас. В проникающем через слуховое окно солнечном свете можно увидеть тонкий слой пыли.
Внизу хлопает верь. «О. господи — он действительно идёт!»
Но Фриц Роггатц, насвистывая, сбегает вниз по лестнице!
Пенг!"Сбежал! Так что же это вообще значит? А я что же? Не могу больше возбуждать? Но ведь стоял же он у него в подвале... Да, этот ветреник на самом деле оказался слишком резвым. Так тебе и надо, Гизела, не ходи на сторону! Но если бы он пришёл, то уж поплясал бы. Досталось бы ему». И своенравно топает ногой: «Гов-но!»
Так, одинокая и покинутая, и стоит она на чердаке дома 16 на Лилиенштрассе, не зная, что делать.
И вдруг слышит шорох. Дверь тихо открывается. И в ней стоит он. В пальто спортивного покроя и фетровой шляпе на голове.
«Давай же... Разве ты не хочешь?»
Гизела, покраснев, несколько судорожно хохотнула. Только сейчас до неё доходит, что он разыграл комедию перед своим любопытным квартирохозяином Вагнером.
Фриц подходит к ней. А она, истомившись, забыв и думать о том, чтобы лицезреть молящего на коленях о любви мужчину, подаётся назад к старому матрасу, на котором только что разложила одеяла.
Его одежда и её халат летят на бельевую веревку.
Словно парочка, которая давно друг друга знает, они отважно укладываются рядышком на матрас, прижима-ются друг к другу и укрываются для теплоты одеялами.
Ее туфельки лежат с краю матраца.
Обнажённый сильный мужчина накрывает её своею грудью, берёт руками её голову и целует в рот. Языки вы-делывают некий характерный танец. Надеясь, что её чув-ственность проявит себя и при закрытых веках и ресни-цах, он наносит ей нежный поцелуй в очи. Его рот интенсивно рыскает по курносому носику, горлу, заманчивым бастионам её груди, пупку, плотной округлости мягкого живота, срамным волосам последнего края.
Пальцы раздвигают срамные губы. Язык мужчины встречает там, над входом в самое желательное и дорогое для данной позиции, — маленького красного братика. А пока он размеренно скользит по клитору, правый указательный палец водит ласкательно по левой, большой и влажной срамной губе. Холм Венеры вздрагивает, и Гизела, застонав словно от боли, и с испариной на челе, глаза держит открытыми. Но видит только рыжие волосы возлюбленного, уже давно с одеялом на плечах переместившегося свои колени с матраса на пол.
Трепещущими руками она касается головы мужчины.
— Давай же... войди в меня... Разве ты не хочешь?
Фриц весьма-весьма охотно исполняет её желание. И они сливаются в одну пульсирующую гору под одеялами. Колоритная натура получилась!
Под неторопливыми но мощными толчками Гизела припоминает о своём вчерашнем сновидении.
«Бог ты мой... мой сон... на яву... теперь... Ооо... ты дикарь!»
— Тебе хорошо, сла-адкая? Я ебу-у с удовольстви-ем... Ты-ы класс...
— Еби... еби меня... бешено... совсем... Сладкий...
Фриц уже не целует её. Медленно и глубоко вонзает он твёрдый член ей во внутрь. При этом руками упирается в матрас рядом с её плечами, избегая взгляда её почти черных глаз, заставляя себя сконцентрироваться на паутине между стеной и чердачным покрытием.
И думает о Марко Лукиано, который имел листок не-трудоспособности и заменялся на должности навалопогрузчика недостаточно сильным Юргеном Нойманном. «Ударника надо поощрять всегда. А он лопату в свои руки берёт неохотно. С охами и ахами. И только затрещинами его можно заставить, в самый последний момент, когда локомотив
поставлен во главе поезда. Но содержать в чистоте навалопогрузчик? Дырявый мешок...»
Мысли занятого совокуплением мужчины переносятся к последней игре в футбол: «Мои два гола оказались решающими, говённая игра... Но два очка на выезде... Все же, это что... Теперь мы находимся в середине таблицы... Триста пять вагонеток я нагрузил вчера. Если Вальтер одолеет ночью двести пятьдесят, мы заимеем в пятницу более 1000 вагонеток... Это недостаточно для денежной премии... Как эта Ленц подмахивает! Не, Фитти... Не думай об этом. Ты же хочешь отделаться только одним номером... Завтра игра... И было бы прекрасно обойтись одним, но долгим... Прекрасно... столько времени... Пусть ей подольше запомнится это драинье на чердаке... О, господи, ну и еблива же она... Не сбиться бы с ритма... Вчера свидетель Иеговы был один на стройплощадке. Мусор до сих пор не убран... Так что должен был приводить в порядок без напарника... Хайнер был пьян в стельку. Поэтому сейчас подо мной и находится его краля... Кричит... С ней это происходит небось уже во второй раз. Удар, ещё-ё удар... теперь побыстрее.
— Ты не любишь меня... О, о чём ты-ы думаешь... ? Поцелуй меня... И не смотри все время куда-то мимо... Ты сладкий.
А Фриц уверившись, что его оргазм, так долго не на-ступавший, вот-вот даст о себе знать, наконец отбрасывает все посторонние мысли... Инстинкт руководит им. Его язык устремляется к ней в рот, и Гизела пробует на вкус собственную слизь. Теперь Фриц вгоняет в неё сильнее и быстрее: Вперёд — назад, вперёд и назад, вперёд и — снова назад. Несмотря на её влагу, он чувствует, как мышечное кольцо во влагалище судорожно сжимается вокруг пениса, так — будто Гизела ни за что больше не хочет выпускать его из себя.
— Прысни, пры-ы-ысни в меня!
Боль отражается в её взгляде. Широко раскрытые глаза вплотную перед его дикими светлыми глазами.
И оба они стонут — шипят — чавкают — бухают.
— М-м-м — м-м-м — м-м-м, — изливается, напрягшись всеми мышцами, атлет.
Пальцы вцепились в дивную попу Гизелы и — ещё бо-лее увеличивают её опьянение.
Это зрелище для дедули оказывается чрезмерным.
Дедушка Вагнер, несмотря на все хитрости своего постояльца, словно шпион не выпускавший его из своего поля зрения и тихими шагами проследовавший за ним к чердаку, прикладывает ухо к дверной филёнке и застывает на лестнице, весь в ознобе, с полыхающим лицом. А потом, спускаясь в квартиру, думает о Паулине. Свою жену он находит на кухне. Она стоит у раковины и чистит вымытую под струей воды картошку. Эрнст подкрадывается к ней сзади и щиплет её за задницу.
— Ах, Паулинхен, знаю, ты ничего против не имеешь. Мне-е также не помешало бы разок.
— Ты всегда так квакаешь, когда хочешь опрокинуть рюмку, — поучает жена. — О, господи, ну и видок у тебя, будто ты уже принял одну. Эрнст, где ты был?. Шнапсик у тебя в чести; да вот только моему Оллеру надо похоже так много, что его выворачивает наизнанку. И не известно, умрёт ли он или останется живым.
— Ничего я не пил... Думал... почему бы нам разок не сделать... Уже давно это... Почему бы это не заладить се-годня? Мы ведь оба всегда были не прочь... И никогда не нуждались ни в каких просветительских иллюстрациях. Не так ли, Паулихен... ?
Паулина резко поворачивает голову и недоверчиво глядит на разрумянившееся лицо спутника жизни, который отважился прижать свой живот к её седалищу.
— Эрнст! — это звучало словно крик. — Неужто это правда?
Она отступает от старого Эрнста, берёт его морщинистое в руки и смотрит на него как на существо с другой планеты.
Он улыбается — слегка стыдливо и поигрывая в кар-манный бильярд.
Тут старуха, взглянув сверху на его ширинку, неприятно смеётся.
— О, господи, о, господи... Эрнст, тебе уже с этим не справиться, нет...
— Он уже наполовину стоит, — горячится старый мужчина, вдохновлённый «может быть» Фитти.
— Может быть, но таким ты его внутрь не вставишь. Вспомни о твоих последних попытках.
— Сейчас я сделаю его совсем твёрдым, причём до-вольно легко. Давай-ка — раздевайся до гола... Мне надо взглянуть на твою старенькую мышку, и тогда я стану ещё твёрже...
— Хватит, Ольше!
Внезапно её осеняет:
— Скажи-ка, парень, действительно Фрицхен забрался на Линц? Ты что-нибудь видел или слышал?
— Нее — я... я только вспомнил о нашем прекрасном времени. Разве плохо было? — остаётся невозмутимым старик.
— Ну, ты даёшь, тебе надо поинтересоваться у вра-ча, откуда у тебя так стоит. Тут без Фритцхена всё же не обошлось. И вот ты теперь квакаешь... Ну что хорошего будет, если мы возбуждаемся от такой малости?
— Ничего себе малость? Взгляни...
— С таким, как этот, пистон у нас авось ещё получится, — весьма решительно заключает старая дама. — Но как? Как бы нам всё не испортить.
Сказав это, она насухо вытирает себе руки о фартук; так как от удивления она забыла сделать это раньше. Только капли воды поблескивают теперь на линолеуме.
— Конечно, в следующий раз я спрошу дока, — соглашается хозяин.
И вынимает руку из кармана.
Она взирает на разрез брюк и не обнаруживает никакого — даже легкого возвышения. И тут старикам становится смешно. Хотя сегодня никакого секса не получилась, они пребывали в радостном настроении.
Тем временем Фриц Роггац, постоялец, на цыпочках покидал дом, чтобы теперь в самом деле навестить проф-союзный трактир «Фортуна».
А во втором этаже дома на Лилиенштрассе 16 Ги-зела Ленц хлопочет за туалетным столиком, тщательно обследуя с помощью зеркала нежелательные свидетельства на своём лице и прежде всего лихорадочные красные пятна на щеках. Приводит в порядок растрёпанные волосы, расчёсывает слегка слипшиеся на лбу локоны. Но вот уж больно подозрительно блестят прекрасные угольно чёрные гла-за. Так что, чтобы выглядеть опять нормально, надо охла-диться, убеждается она.
«Его взгляд раздевал меня», вспоминает Гизела.
«Ну не дрянь ли я? Ух — почему я сделала это? Рань-ше же и в мечтах об этом помыслить не могла. Я просто вынуждена была пойти на это — ну конечно. А каким твёр-дым он оказался... , о, господи. А у Хайнера? Каким же измочаленным был он оба последних раза».
При прощании Гизела разрешила Фрицу снова совершить подобное в понедельник. Он намеривался получить отгул за две когда-то сделанные сверхурочных работы.
Чтобы быть здесь в половине первого.
Хайнер, который имел привычку в будке выездных ворот выкурить сигарету, появлялся после утренней смены лишь около трёх часов.
От сладкого предвкушения Гизела приходит в трепет. «Фриц сможет пробыть у меня целый час. Мы расположимся на кушетке. Будет тепло, даже очень. Томас... Этого я отведу до полудня к старикам. Он уже давно не видел мамулю. Слава богу, что у нас нет никаких соседей, а квартира рядом с Вагнерами пустует. А Радке с их тремя уже большими озорницами занимают обе квартиры внизу... Эти ничего не усекут... И чего этот олле Радке всегда таращит на меня глаза? Как если бы он уже вставлял его в меня. Тоже мне: штейгер... Небось, никакой твёрдости в кости...»
Внезапно ход мыслей её меняется. Гизела вспоминает, что ей нужно ещё сбегать в потребительское общество.
Комментариев 0