Охота за куропатками. 02. Практикант

Охота за куропатками во сне и наяву

Часть 1-я. Поронайское аллегро.

2. Практикант.

Признания его самого.

«Действительно, на кухне у Ани и Шуры всё так и было. Я забавлял их разговорами в ожидании Славы и Ивана, но, не дождавшись их, уговорил милых хозяек не выгонять меня в непогоду, оставив на ночь. Договорились, что они пустят меня к себе в спальню, постелив мне там на полу. Войдя вслед за ними в их комнату, я увидел справа от двери одну железную кровать, углом к ней, у стены напротив двери — другую, точь-в-точь такую же, слева — платяной шкаф, а далее — окно и столик перед ним. Окинув быстрым взглядом всю эту обстановку, говорю:

 — Постелить на полу, конечно, можно. Но стоит ли? Представьте себе: то к одной из вас, то к другой в темноте под одеяло лезет моя любопытная рука; одна из вас, если и станет сопротивляется, то тихо, без лишних слов, а другая — наоборот, с криком и руганью, и думает при этом — а почему там никакого шума не слышно, что это может означать? Так что и тут без подозрений не обойтись.

 — А ты руки свои не суй, куда не следует! — отрезает Аня.

 — Хорошо, не буду. Можешь спать спокойно. Но ведь не сможешь, будешь беспокойно ворочаться и думать: а как там у Шуры, не слиш-ком ли подозрительно тихо? Лучшим вариантом при данных обстоятельствах, я уверен, будет такой: ставим кровати вместе, одна впритык к другой, кладём поверх матрасов одно большое одеяло, стелем простынь сверху и ложимся — вы с краю, а я в серёдке. Взаимный контроль за моим благонравием обеспечен. Можно даже свет не гасить. И в таком положении продолжим нашу милую беседу.

 — А что, Ань, может сделаем так? — спрашивает Шура и обращается ко мне: — Будешь смирно себя вести?

 — Обещаю ничего такого поперёк вашей воли не делать.

 — Ну тогда давай, помогай нам двигать кровати, — приказывает Аня. — Не эту к этой, а обе на середину комнаты... Чтобы можно было в случае чего соскочить... Где у нас, Шур, толстое одеяло? Доставай и стели. Хорошо... А теперь, практикант, иди на кухню, подожди там, пока мы не разденемся и не ляжем.

 — Слушаюсь и повинуюсь! — не скрывая своей радости говорю я и выхожу, прикрывая за собой дверь.

За нею слышатся хихиканье, громкий и возбуждённый шёпот, из коего можно понять, что Аня продолжает упрекать свою подругу в безрассудности и ни в коем случае не желает снимать с себя одежду.

 — Что ж ты, и чулки даже не снимешь?

 — Чулки, пожалуй, сниму, а вот бюстгальтер надену!

 — Свет будем гасить?

 — Пусть войдёт сперва, сам и погасит. Входи, практикант!

Я вхожу и вижу, что обе дамы уже лежат, до подбородков закутавшись в одеяла.

 — Костюмчик можешь повесить в шкаф, остальное развесь, где сможешь. Особенно-то не разоблачайся, одеяльце для тебя оставили лёгкое, замёрзнешь.

 — С вами, такими горячими, и замёрзнуть? — говорю я, снимая бо-тинки.

Затем наступает очередь пиджака, брюк и галстука. Открываю дверцу шкафа, достаю оттуда свободную вешалку, нанизываю в неё брюки, сверху набрасываю галстук и пиджак и убираю всё это обратно в шкаф. Расстёгиваю и снимаю рубашку.

 — Повесь её на спинку стула, — подсказывает Шура, протянув в этом направлении высунутую из-под одеяла голую руку.

 — Спасибо, я так и сделаю.

Стул стоит рядом со столом у окна. Я сажусь на него и стаскиваю с ног носки, искоса посматривая на лежащих дам. Глаза у той и другой, вроде бы закрыты, а голая рука Шуры остаётся лежать поверх одеяла. Вот и майка снята и повешена поверх рубашки. Снимать ли трусы?

 — Ой! — неожиданно громко и пронзительно вскрикиваю я.

Обе дамы испуганно открывают глаза и уставляются на меня, стоящего перед ними абсолютно голым. А я весело продолжаю:

 — Простите, резинка от трусов лопнула, и они упали.

 — Вот ненормальный! Разве можно так пугать? — в один голос заговаривают они, невольно взирая на моё мужское естество, хотя и не восставшее, но сильно набухшее. — Мы-то подумали, что что-нибудь плохое случилось...

 — Ничего плохого уже с нами не будет... Обещаю... Можете успокоиться... Правильно, очи сомкнуты и можно предаться хорошим мыслям... О чём интересно они?

Всё ещё стоя рядом с кроватью, я беру выпростанную из-под одеяла руку Шуры и тихонько прикладываю к низу своего живота

 — Ой! — вскрикивает та и, резко выдернув руку, прячет её под одея-ло.

 — Что ещё? — Аня резко садится, невольно обнажив голые руки и плечи, но, увидев, что Шура укутана одеялом с головой, а я перелезаю через неё на отведённое мне место, ложится обратно и тоже натягивает на голову своё одеяло, ворча: — Спать, видно, так сегодня и не дадут. А кто свет выключать будет?

 — А надо ли? — спрашиваю я, устраиваясь под лёгким одеялом между ними и ворочаясь с бока на бок.

 — Я выключу, — с готовностью предлагает Шура, удивительно быстро для её комплекции вскакивает и делает два шага к выключателю у двери.

Свет гаснет, а она возвращается и ложится. Почувствовав у себя под лопатками мою руку, заворочалась, вытащила её из под себя, но так как та упорно не хочет возвращаться в исходное положение, позволяет ей, наконец, остаться у себя на груди.

 — Спи! — в полголоса говорит она мне.

 — Сплю, — соглашаюсь я.

И, повернувшись к ней, меняю положение своих рук: правую снимаю с её груди и кладу под голову, а левую водружаю к ней на грудь. Губы же прислоняю к мочкам уха, затем покрываю поцелуями шею, щёки, глаза. Уста наши сливаются. Левая ладонь моя опять покрывает одно из полушарий под рубашкой, пальцы сжимают один сосок, потом другой.

 — Можно я их поцелую? — шепотом, склонившись к её уху, спраши-вает я.

Так как ответа не последовало, я чуточку приподнимаюсь на локте, опускаю лямки её рубашки с плеч, освобождая таким образом оба предмета своего интереса, и, склонившись над ними, начинаю то один их них, то другой осторожно теребить зубами и посасывать. Левая моя рука некоторое время продолжает помогать мне в этом, но потом скользит вниз, пальцы делают несколько вращательных движений вокруг пупка, спускаются ещё ниже, пробегают по внешней и внутренней сторонам бёдер, и, перебирая ткань, подтягивают кверху подол. Чуть приподняв колени, она позволяет мне успешно завершить эту операцию. И вот уже моя ладонь касается её промежности, нащупывает нечто мягкое и уже влажное, кончик указательного пальца проникает дальше, двигается там взад и вперёд и вскоре становится совсем мокрым. Ягодицы и бёдра Шуры подрагивают в такт этому лёгкому движению. Дыхание её становится шумным.

 — Да, с вами поспишь! — это опять подаёт голос Аня.

Я резко поворачиваюсь на левый бок, то есть лицом к ней. Глаза мои уже успели привыкнуть к темноте, и мне видно, что она сидит, поджимая к подбородку колени. Я протягиваю к ней, вернее к её голеням, руки, но она, резко отбросив их, говорит:

 — Не лезь! Чего тебе неймётся? Лучше расскажи, что там, в ресто-ране, с тобой ещё приключилось».

 — И я тебе говорю: Не лезь! Чего тебе неймётся? — повторяет Нина. — Рассказывай, но без рук. Итак, речь пошла о ресторане.

 — Да, о ресторане, — продолжает Женя, покидая Нину и перемес-тившись на диван, где лежит Лена.

«Но прежде чем продолжить свой рассказ, я поворачиваюсь на спину и тоже присаживаюсь, но так, что правая моя рука снова воз-вращается к грудям Шуры, а левая демонстративно остаётся рядом со щиколоткой правой ноги Ани, чуть-чуть касаясь её.

 — За соседним столом сидели мужики и бабы — человек шесть или восемь, — начинаю я рассказывать. — Вели себя весело и громко. Время от времени кто-нибудь из них поворачивался ко мне и говорил: «Завтра у нас День Победы. Вы же тоже с Гитлером немного воевали. Так что выпьем!» Я поднимал свою рюмку и отпивал из неё. Потом мне вдруг стало ясно, что они принимают меня не за того, кто я есть. Ведь когда мы сидели тут с итальянцем, а это было как раз по другую сторону от их стола, то были заняты разговором и на этих соседей, в то время, наверное, ещё не таких шумных, не обратили внимания. А вот теперь они, судя по всему не прочь приобщить меня, как иностранца, к своей компании. Мои предположения оказываются верными. Кто-то из них встал, подошёл ко мне, взял за руку и подвёл к своему столу. Другой протянул полный стакан с пивом, судя по цвету. Чокнулись, я стал опрокидывать его в свою глотку и чувствую, что это не пиво, а какая-то гремучая смесь. ″ А теперь посмотрим, сколько он ещё сможет простоять на своих двоих! ″ — торжественно объявил третий.

 — Вот сволочи, — комментирует Аня, в то же время молча удерживая мою ладонь от попытки погладить ей голень.

 — Негодяи, — соглашается Шура, поглаживая мою правую руку, по-коящуюся на её бюсте.

 — Согласен, — продолжаю я. — Кровь ударила мне в голову, не только от крепости пойла, но и от их бесцеремонности и подлости. ″ Да за кого вы меня принимаете? ″ — обратился я к ним с вопросом, намериваясь раскрыть им их пьяные глаза и внутренне собираясь уже к отпору, ибо не сомневался, что, разочарованные, они полезут на меня с кулаками. Даже выругался довольно длинно. Но к моему удивлению, они стали громко выражать недоумение, откуда я так хорошо знаю русский язык, где, в какой разведшколе меня ему учили.

 — Идиоты! — опять комментирует Аня, продолжая также молча и также решительно препятствовать моим попыткам переправить свою любопытную длань ей под коленку.

 — Пьяницы несчастные, — высказывает своё мнение Шура, повора-чиваясь на левый бок и кладя свою правую руку ко мне на грудь. — И что было дальше?

Я сразу же оцениваю все преимущества новой диспозиции и, освободив на мгновение левую руку с голени Ани, беру ею покорную длань Шуры и перемещаю её вниз своего живота. Правда, ладонь Шуры тут же дёргается назад, и чтобы вернуть её туда, где ей надлежало быть, мне приходится освободить свою правую руку, неудобно зажатую между её грудью и мною самим. После чего возобновляю свой рассказ:

 — А дальше было следующее. Видимо, я действительно не очень-то соображал, что к чему, потому долго и бесполезно доказывал им, что я русский, наивно полагая, что они принимают меня за еврея...

 — А ты не еврей? — живо прерывает меня Аня, склонившись надо мной и, видимо для опоры, положив одну из своих рук мне на живот.

 — Хочешь тоже убедиться, что я не обрезанный? Потрогай.

Живо схватив её ладонь, я делаю вид, что направляю её туда, где уже находились Шурины пальцы, моментально, кстати, оттуда сбе-жавшие. Я готов был уже к тому, что она выдернет свою руку, но этого не произошло.

 — Ну и что? — только и спрашивает она.

 — А то, что евреям и мусульманам ещё в младенческом возрасте обрезают крайнюю плоть — кусочек кожицы, покрывающий головку и залупляющийся, когда член находится в возбуждённом состоянии, как у меня сейчас. Может быть зажечь свет, чтобы вам наглядно продемонстрировать?

 — Нет, нет! — снова энергично возражает Аня, продолжая держать на весу мужскую плоть и слегка потряхивая ею. — Это ни к чему. И так понятно.

 — Что тебе понятно? — считает необходимым подать голос Шура, и её пальцы присоединяются к пальцам Ани. — Как интересно!

 — Милые мои дамы, вы не представляете, какое наслаждение я испытываю от ваших прикосновений. Боюсь, правда, что не выдержу этой сладостной муки и кончу, испачкав ваши пальцы.

 — Нет, нет, не надо, мы будем паиньками! — умоляют они меня, мо-ментально бросив своё, видимо их весьма увлёкшее, занятие.

 — Спасибо, что так внимательны к моей озабоченности. Побережём пока мои силёнки. Они, надеюсь, ещё нам пригодятся... Но объясните мне откровенно вот что. Вы уже достаточно взрослые женщины, были наверно за мужем, может быть рожали, имели других мужиков. Но у меня такое впечатление, будто вы в глаза не видели мужской инструмент, а уж в том, что вам не приходилось держать его в своей руке, я не сомневаюсь.

 — Чего ж тут удивительного, — отвечает Аня. — Мы женщины поря-дочные, во всяком случае такими себя считаем, мужикам своим вер-ны, и то, чем занимаемся с ними ночью, считаем делом... как бы тебе сказать...

 — Интимным.

 — Вот именно. Об этом не принято говорить вслух. А тем более нельзя заниматься им на виду посторонних.

 — А как же вы этим делом занимаетесь здесь вчетвером?

 — Мы уже давно не посторонние. Мы как сёстры. Но и то, не занимаемся этим на глазах друг у друга, стараемся обходиться без лишнего шума, сдерживать себя.

 — И не делитесь впечатлениями, не обсуждаете между собою дос-тоинства и недостатки своих мужиков, не говорите об удачных или неудачных ночах? Не поверю.

 — Говорим, говорим. Например, сегодня перед самым твоим приходом. Но в общих словах, не вдаваясь в подробности.

 — Что-то вроде того, что вот, мол, сегодня мой совсем достал меня, — пробует пояснить Шура.

 — Или, наоборот, что де напился в сосиску и на мужика не был по-хож, тыкался, тыкался без пользы, а потом храпел до утра, — вдруг осмеливается откровенничать Аня.

 — И у тебя не возникало желания помочь ему в таком затрудни-тельном случае?

 — Желание-то всегда почти есть. Да что толку, если у него не стоит? Может, кого-то отодрал уже на стороне...

 — Или напился где-то в стельку, — поправляет Шура.

 — Да как же так? Ведь столько средств для этого существует под-ручных. Ручки свои не надо жалеть, поработать ими, лаской и заботой придать мужику новых сил. Неужели вы никогда не пробовали прибегать к этому средству?

 — Прости нас, но мы не бляди какие-нибудь, чтобы дрочить, а бабы честные.

 — Дурные вы, хоть и честные! Слово «дрочить» означает не только «вздымать», «вздувать», «подымать», «подвысить», но и «нежить и тешить», «ласкать», «баловать любя», «холить и лелеять». Чем блядь и держит мужика, как ни умением, ласкою? И обнимет, причём не только за плечи. И поцелует, опять-таки не только в губы. А себя, что, так и никогда не пробовали дрочить, не предавались онанизму? Хотя бы, когда были маленькими?

 — Ну, ты скажешь тоже!... Впадали в такую срамоту и когда в девках ходили, и когда мужика долго нет. Но ведь всегда знали, что это стыд, против природы, а значит грешно.

 — Вы в бога-то верите?

 — Крещёные вроде бы, да церкви тут нет, молиться и грехи замаливать негде, да и некогда, — отвечает Шура.

 — Да не против это природы, а потому и не грешно! Ну какая скверна может быть в том, чтобы должным образом подготовить себя и своего партнёра к соитию? Вот ты, Аня, говорила с разочарованием и, как мне показалось, даже с озлоблением, что случается — потычет, потычет и храпеть заваливается. А ты хотя бы раз помогла ему, чтобы не зря тыкался? Ведь всё очень просто — берёшь его аккуратно за эту самую тыкалку и суёшь её себе в жаждущую тыковку... Не говоря уже о том, чтобы прежде поцеловать кончик, полизать его и даже пососать?

 — Ты что? Не бляди мы, говорят тебе! — повторяет Аня.

 — Тёмные вы, вот кто! И вас никогда никто там не целовал? А пальцем-то хоть в состояние полной боевой готовности приводили? Или сразу тычут тыкалкой?

 — Поцелует, облапит и сразу тычет. А как иначе?

 — Можно и иначе, Аня. Показать как? Поцеловал в губы... Вот так... Потом ещё... Потом в ушко...

 — Ой, да щекотно же!

 — Потом опять в губы... А свободными руками... не лапаю, обращаю внимание, а легонько поигрываю грудками... Но бюстгальтер, чтобы не мешал, неплохо было бы предварительно снять...

 — Ладно уж, уговорил, практикант, давай сниму...

 — Нет уж. Не лишай меня такого удовольствия... Да и тебе разве не приятны эти дополнительные прикосновения моих пальцев к твоей коже на лопатках? Помяв легонько соски, можно поцеловать их... А тем временем свободные руки гладят живот, лезут под резинку трусов, и спереди и сзади... Вот так... Поглаживают ягодицы, пытаются проникнуть в промежность... И всё это легонько, ласково, чтобы было приятно... Надеюсь, ты, Шурочка, подтвердишь, что у нас с тобою то же так было? А так как трусики всё же мешают, аккуратно стаскиваем их... Помоги, пожалуйста, приподними свой задок... Так, ладненько... Заодно уж пора освободиться и от рубашки... Ты, Шура, можешь сделать то же... А теперь позвольте мне встать на колени, чтобы продолжить это приятное занятие и с одной, и с другой, обеими руками... А своими можете снова потеребить мою пташку... Вот так... А ещё лучше, если каждая из вас своими пальчиками станет перебирать мои тестикулы...

 — Это ещё что такое?

 — То, что в старину называли муде... Теперь соображаете? Да, да, мошонка самца вместе с ядрами, яички... Отлично! Но хотел бы задать ещё один вопрос...

 — О господи! — взмолилась Аня. — Доконал ты нас, практикант чёр-тов... Сил больше нет... Заканчивай своё чёртово дело!... Шурка, ты это дело затеяла, тебе и карты в руки!..

 — Можно зажечь свет?

 — Зачем? Мало того, что довёл нас до изнеможения, так ещё полюбоваться нашим отчаянным положением хочешь? Умоляю...

 — Да и так уж довольно светло, почти всё видно, — по-своему пони-мает и отвечает Шура, добавляя: — Другое дело, что не мешало бы поплотнее задёрнуть занавески на окне...

Она встаёт, подходит к окну и поправляет занавески, после чего возвращается на своё место в кровати, занимая ту же позу, которую только что покинула: на спине, с приподнятыми и раздвинутыми ко-ленками и протягивая левую руки к моей промежности. Я же сижу в позе Будды или Шивы между бёдрами обеих женщин и расхваливаю их:

 — Ах, какие вы у меня молодцы! Теперь нам осталось только дого-вориться о самом главном...

 — С кого начинать, что ль? — снова подаёт голос Аня. — Сказано ведь уже: Шурка всю эту канитель затеяла, с ней и шуруй...

 — Шура, так Шура, с превеликим удовольствием... Но не о том мне хотелось бы спросить вас...

 — Опять спросить!... Да ты что?... До каких же пор только и спрашивать будешь?...

Аня резко поднимается, при этом пальцы её сильно сжимают мою мошонку, я инстинктивно пытаюсь освободиться от них, а она продолжает изливать свой гнев:

 — Всё, хватит с меня! Вон уже на самом деле светло... Пора вста-вать... Я иду на кухню... А вы оставайтесь тут, продолжайте... Только что мне говорить, если вдруг придут наши мужики?

 — А зачем тогда Шурочка занавески плотнее задвигала? Не на этот ли случай? Да и не придут они, отсыпаться будут. А если и заявятся с утра опохмелиться, то постучат в дверь и в окно, подумают, что никого нет, и уйдут восвояси. Надеюсь, ключей-то у них от вашего жилья нет?

 — Слава богу, нет, — говорит Аня и, ласково мною подталкиваемая, снова принимает горизонтальное положение.

 — Ещё немного... Но это очень важно... Сами убедитесь... Речь идёт о том, как заканчивать наш и вправду слишком затянувшийся первый акт. Именно заканчивать... Вы меня поняли? Как у вас дела обстоят с менструальным циклом? Понятно? Врубились?

 — У меня закончился чуть ли не вчера, — отвечает, первой «врубив-шись», Шура. — Поэтому и повздорили с Иваном.

 — Ну да, наверно, он, не зная, как с этим обстоит дело сейчас, и не явился к вам сегодня.

 — А Славик с ним заодно! Вот оно в чём дело!

 — Ну вот, и Анечка наша довольна тем, что для неё вдруг открылась причина неявки её возлюбленного, — говорю я, снова беря её правую рука и направляя к себе в промежность. — А как давно у тебя были месячные?

 — У меня? Да вроде бы давно... Но без всякой опаски можно будет обойтись только дня через три-четыре...

 — Ага, диспозиция ясна... А презервативов у вас, случайно, не найдётся? Нет? Ну что ж, на нет и суда нет. Обойдёмся подручными средствами. Поясняю для вас, неграмотных, как я это понимаю... В самый для меня острый момент моей пташке придётся покинуть ваше гнёздышко... И чтобы она, то есть пташка, не испачкала вам простынь, прошу попридержать её немножко в своей ладошке... И мне будет приятнее... Договорились?... Ну что ж, принимаемся за дело...

Я приподнимаюсь на коленях и перемещаюсь на позицию меж Шуриных ног.

 — А теперь слушайте и повинуйтесь, милостивая Сашенька. Ножки согнуть в коленках ещё больше. Пятки подтянуть как можно ближе к ягодицам... Вот так. Чувствуешь, как я прохожу первый створ, трусь о клитор наверху, пытаюсь обнаружить второе отверстие, что гораздо меньше и находится внизу? Помоги мне, пожалуйста, пальчиками, направь меня туда... вот так, молодец... Теперь дай мне свои губы... ох, как и тут и там сладко! Не правда ли?

 — Угу! — только и мычит Шура, крепко прижимая меня к себе и сразу же начиная тяжело дышать.

 — А тебе, Анечка, видно, что мы делаем? Желаешь, чтобы Саша быстрее кончила? Тогда повернись на правый бок, правую руку положи ей на грудь, а левой поиграй с её попой... Так... И считай мои толчки и её встречные движения...

 — Зачем?

 — Досчитаешь до ста, и настанет время вам поменяться местами.

 — Поняла... раз, два, три, четыре, пять...

 — Вышел зайчик погулять... — я прерываю её счёт и останавливаю свои движения. — Ты знаешь, Аня, что такое зайчик? Преждевременная эякуляция... Это когда мужчина кончает раньше чем женщина, оставляя тем самым её неудовлетворённой. Ты же не хочешь этого? Так что не гони лошадей, а считай по мере наших с Шурою покачиваний...

Но тут вдруг раздаётся стук в дверь...

Мы все замираем... Стук возобновляется... Некоторое время спустя послышались голоса у окна и лёгкое постукивание пальцами по стеклу.

 — Аня! Саша! Вы спите? Пустите нас...

 — Что будем делать, пустим? — спрашивает Аня.

 — Ты что, в своём уме? — в свою очередь обращается к ней Шура.

 — Ладно, успокойся и не шуми, — отвечает та.

Наше трио замирает в тревожном ожидании. Голоса за окном то удаляются, то приближаются вновь.

 — Да куда они могли деваться? Дрыхнут, наверно, постучим ещё.

 — Это Славка! — в тихом голосе Ани можно было уловить нотки торжества.

Постукивание в оконное стекло возобновляется..

 — Аня, пусти согреться... Слышь, чем стучу?

Аня прыснула:

 — Видел бы ты, дорогой, за что я держусь!... Ба, да воробышек совсем выпал из гнёздышка, скукожился. От страха, что ли? Вот весело! Может быть, на помощь всё же позвать?

Она вдруг соскальзывает с постели, просовывает голову и руки в рубашку, после чего, обойдя кровать, направляется к окну, приоткрывает занавески и говорит визитёрам:

 — Чего расшумелись?... Всю ночь вас прождали и только что спать легли. Дайте, изверги, отдохнуть. И соседей не будите. Уходите!

И, снова задёрнув занавески, торжественно поворачивается к нам:

 — Ну, как я их отшила?

Я тоже вскакиваю на пол, делаю шаг к ней, беру её за оголённые плечи, тычусь лицом в грудь и говорю:

 — Ну вы, мадам, даёте... У меня чуть было всё не отвалилось, так я испугался вашего прыжка к окну.

 — У тебя, милый мой, как я имела возможность убедиться, всё отвалилось ещё до этого. Так что не надо на меня валить.

Она освобождается от моих объятий, поправляет на себе рубашку и идёт к своему месту на постели.

 — Ты лучше скажи нам, что мы теперь будем делать? Они наверняка теперь не уйдут, сядут на крыльце и будут ждать.

 — Пусть ждут. А мы продолжим своё дело.

 — Продолжим? В таком состоянии как ты? Не смеши!

 — Меня тоже всю трясёт, — признаётся Шура.

 — Ну что ж, — говорю я, также возвращаясь на кровать и усаживаясь в ногах у дам в той же позе, что и несколько минут назад. — Предлагаю вам, неверующие христианки, укрепиться духом и последовать примеру тех, о ком в «Откровении» святого Иоанна Богослова сказано, что «внутри они исполнены очей; и ни днём, ни ночью не имеют покоя, взывая: «Свят, свят, свят господь бог вседержитель, который был, есть и грядёт». Поняли? Был, есть и грядёт!

 — Мудрёно судачишь, пострелёнок... — останавливает поток моего красноречия Аня и не без злорадства продолжает: — Что был, виде-ла... Что есть, не угляжу... Что грядёт, не уверена...

 — Лучше закончи свой рассказ, — просит Шура.

 — Ах, да... Так на чём вы меня прервали?

 — Я спросила тебя, не еврей ли ты, — напоминает Аня.

 — Ну и что? Ах, да, вспомнил. Я подумал, что они принимают меня за еврея. И дабы доказать им, что это не так, говорю, что моя мать крестьянка Тульской губернии, имея в виду опять-таки, что крестьянине не могли быть у нас евреями. И что же я слышу в ответ? ″ Эх, молодой человек, плохо вас подготовили к командировке в СССР. У нас давно уже, лет тридцать, как не губернское, а областное деление! ″ Я чуть было не задохнулся от негодования: ″ А мать моя родилась полвека назад, когда было ещё губернское деление! ″. И тут только мне в голову приходит, что вовсе не за еврея они меня принимают, а за иностранца, может быть, даже за шпиона. Что же делать? Мне бы следовало на том этот разговор глухих закончить и вернуться к своему столу, тем более что официантка уже принесла туда жаркое. Но мозги мои так затуманились, что я не нашёл ничего более умного, как вытащить из кармана своё удостоверение и показать им, мало того, позволить взять его у меня из рук и рассмотреть. И что же? Я полагал, что они, убедившись, что я советский гражданин, в лучшем случае отстанут от меня, а в худшем выместят своё разочарование на моей фи-зиономии. А они, передавая удостоверение из рук в руки, только удивлённо махали головами и говорили: ″ Ну надо же! Как настоящее! ″ Я пытался вернуть свои корочки. Но у меня это не получалось. Наконец, одна из дам, жгучая брюнетка лет сорока, а может и больше, вернула мне его, прошептав на ухо: ″ Прошу вас, спуститесь на минутку вниз″. И, встав из-за стола, направилась к лестнице, ведущей на первый этаж. Я возвращаюсь к своему столу и принимаюсь за еду. Мясо оказалось столь хорошо приготовленным, что я его слопал за пару минут, после чего, не видя, чтобы пригласившая меня вниз дама вернулась, решил пойти вслед за ней, выяснить, чего ей надо. Когда я спустился в холл первого этажа, то увидел её, выходящую из женского туалета. Она молча поманила меня к себе и, когда я подошёл, взяла за руку и завела обратно в эту самую туалетную комнату. Закрыв дверь на задвижку, дама поворачивается ко мне, обнимает, целует, говорит какие-то ласкательно-уменьшительные словечки, неожиданно расстёгивает ширинку моих брюк и, с некоторым усилием вынув оттуда мои причиндалы, присаживается на корточки, целует головку, потом начинает лизать её и, наконец, заглатывает...

 — Вот блядь старая! — не удерживается от комментария Аня, в то же время послушно отдавая свою руку в моё распоряжение и наглядно убеждаясь в том, как под её пальцами восстаёт моя плоть.

 — Ты вот её ругаешь, а я, несмотря на то, что она действительно показалась мне староватой и страшноватой, испытал такое острое наслаждение, когда, взяв её за уши, стал энергично помогать ей, что очень скоро почувствовал наступление экстаза и кончил ей прямо в глотку...

 — И что потом? — проявляет любопытство Шура, причём не только словесно...

Обнаружив, что рука Ани её уже опередила, она довольствуется лёгким потряхиванием мошонки.

 — Что потом? Она не сразу меня освободила, некоторое время продолжая делать глотательные движения. Потом тщательно вылизала и, подняв к верху лицо, спросила: ″ Ну как, молодой человек, вы довольны? ″. Я искренне кивнул головой и сказал: ″ Спасибо″. ″ Тогда, — продолжала она поднимаясь с корточек, — может быть, вы не побрезгуете в знак благодарности поцеловать меня? ″ И я, признаюсь, это сделал. Именно в знак благодарности.

 — Поцеловал эту сучку в поганую пасть?

Возмущённая Аня садится, наклонившись ко мне, чтобы лучше видеть выражение моего лица, но инструмент мой тем не менее из ладони не выпускает, только крепко, до боли сжав его.

 — А что ты при этом почувствовал, когда целовал её? — продолжает любопытствовать Шура.

 — Какой-то горько-солоноватый привкус.

 — Противно было?

 — Не сказал бы, просто непривычно.

 — А что было дальше?

 — Подойдя к зеркалу, она стала доставать из сумочки пудру и губ-ную помаду, а мне говорит: ″ Спасибо и вам″. И после некоторого колебания продолжает: ″ Если вы, молодой человек, согласны, что у нас довольно неплохо получилось, может продолжим?... Я готова подождать вас в условленном месте около ресторана″ Предложение было неожиданным... ″ Вы одна в этой компании? ″ — спрашиваю я. Она отвечает: ″ Нет, с мужем. Но наверх я к нему подниматься не стану... ″ Озадаченный складывающейся ситуацией, я продолжаю интересоваться: ″ И куда мы пойдём? ″ Она смеётся: ″ Да никуда, где-нибудь пристроимся, найдём укромное местечко! Хорошо? ″ И тогда мне пришлось раскрыть свои карты, поведав ей о своей договорённости с официанткой... На этом мы и расстались.

 — И после этого ты посмел явиться к нам и лезть с поцелуями и грязными домогательствами? — продолжает негодовать Аня. — Какая же ты паскуда! И нас чёрти чем заставляешь заниматься!

Обеими руками (в том числе той, что только что была занята поощрением моей похоти) она вцепляется мне в плечи, трясёт их.

 — Да ты что, дурочка, взъелась на меня? Что случилось особенного? Минет, — так называется эта французская любовь брать пенис за щеку и сосать, — известен с древности; детальное его описание содержится в «Кама-сутре»

 — Да пошёл ты со своей «Кама-сутрой»!

Аня встаёт с кровати, подбирает трусики и лифчик и отправляется на кухню.

 — А что такое, эта «Кама-сутра»? — воспользовавшись моментом и завладев своей ладонью уже всеми моими причиндалами, спрашивает Шура.

 — Это священная книга индийцев, составленная полтора тысячелетия до нас. В ней содержатся наставления о половом акте, о молодых женщинах, об отношениях супругов, о чужой жене, о жрицах любви, о том, как добиться физической красоты.

 — И ты всё это читал?

 — Не всё. Ведь надо было переводить с английского и то и дело залезать в словарь.

 — Какой ты, однако, учёный у нас!

Шура приподнимается, усаживается на постели рядом со мной, и, продолжая поглаживать мой пенис одной рукой, другой обнимает за плечи и прижимается устами к моим устам. Мои руки тоже не бездействуют: одна сжимает по очереди груди, другая направляется вниз живота, теребит волосики лобка, проникает в промежье...

Из кухни доносятся звуки льющейся воды, передвигаемой посуды и ведра, довольно громкое шлёпание ног и невнятное ворчание. И тут же раздаётся стук в дверь, сопровождаемый просьбами открыть и впустить озябших мужиков.

 — Прям сейчас! Разбежалась! — сердито отвечает им Аня. — Сказано ведь: идите домой и там досыпайте. Здесь же вас раньше вечера не ждут. Поняли? Ну так гуляйте отсюда!

 — Молодец, Анька! — говорит Шура, продолжая ластиться ко мне.

Легонько, но настойчиво подталкиваемая мою, она даёт уложить себя и, уже приобретя сегодня некоторый опыт, помогает мне проникнуть в своё лоно, давно к тому уже готовое».

 — Но не моё! — резко отстраняет руку рассказчика Лена. — Пожалуйста, без рук, как уже сказала Нинка...

 — Неужто больно? — удивлённо спрашивает Женя.

 — Нет, но всё же... Чего остановился? Рассказывай! Что было дальше у тебя с Шурой?

Что дальше? Наши движения всё убыстряются. И вот уже она охает и ахает, стонет и чуть ли не кричит, истекая сладостной истомой. Почувствовав, что вот-вот кончу, я стремительно прерываю акт и, сотрясаемый судорогами, застываю на ней, прижав свой истекающий член к её животу. Вспомнив недавние наставления, она просовывает туда ладонь и пытается облегчить мне мою муку, являющуюся следствием моего самопожертвования.

 — Спасибо! — благодарю я, нежно целуя её, и опрокидываюсь рядом с нею на спину.

Склонившись надо мною, она возвращает мне поцелуй, продолжая легонько поигрывать пальцами над моим стремительно скукоживающимся членом.

 — Ой, какой же он теперь маленький и мягонький!

 — А слабо тебе поцеловать его?

 — Зачем? Тебе очень хочется?

 — Да, чтобы он быстрее перестал быть маленьким и мягоньким.

 — А к чему нам торопиться? Я довольна тем, что уже было и не прочь отдохнуть.

 — Ты-то, может быть, и не прочь. А Аня? О ней надо подумать?

 — О Ане? Действительно. Она, ведь, там, бедная, совсем измаялась.

С этими словами Шура склоняется над моим пахом и приближает своё лицо к моему поникшему мужскому достоинству. Неожиданно мои бёдра начинают трепыхать, а сам я — издавать какие-то невнят-ные звуки.

 — Ты чего, — поднимает она голову, чтобы взглянуть на меня. — Расхотелось что ль?

 — Нет, нет! Бога ради! Просто щекотно стало от соприкосновения твоих волос.

Шура осторожно прикасается губами к кончику пениса, раз другой выстреливает по нему язычком и, почувствовав, как он задёргался, продолжая держать его в ладонях, покрывает поцелуями сверху донизу и уже почти совсем твёрдым берёт в рот, охватывает зубами. Я вдруг вскрикиваю и резко подаюсь назад.

 — Что, больно? — встревожено спрашивает она.

Ответить я не успеваю, так как в комнату возвращается Аня.

 — Ну что? — спрашивает она. — Не пора ли вставать и приниматься за завтрак?

 — Нет, совсем не пора, — возражает ей Шура, и в её обычно мягком голосе слышатся необычные для неё твёрдые нотки. — Приляг и по-зволь Жене снова раздеть тебя. Не возражай, иначе мы это сделаем вдвоём с ним.

Поражённая Аня позволяет мне снять с себя рубашку, расстегнуть и бросить на пол лифчик и стащить трусики...

 — И что дальше? — спрашивает она, всё ещё не придя в себя от неожиданности, ложась на кровать и закидывая одну руку за голову, а другой инстинктивно прикрывая низ своего живота.

 — А дальше лежи и не трепыхайся... Покажи ей, Женя, где раки зи-муют...

Я моментально опрокидываюсь на неё и начинаю покрывать поцелуями. Аня пытается от них уклониться, извивается, делает усилия, чтобы сбросить мои руки со своих грудей, выскользнуть из-под прижавшейся к низу её живота набухшей мужской плоти. Но все эти движения оказываются бесполезными и, мало того, сильно раздражают её чувственность. Она понемногу стихает и, наконец, позволяет делать с собой почти всё, что мне заблагорассудится. Но, уклоняясь всё ещё от моих поцелуев, поворачивает голову к Шуре и спрашивает её:

 — Ну что ему от меня надо?

 — А ты не знаешь? — весело отвечает та. — Что нужно мужику от бабы?

 — Да какой он мужик? Так... практикант... мальчишка...

 — Вот именно, мальчишка, практикант, желающий как можно больше узнать на практике, что — по чём, — подхватываю я брошенную мне перчатку. — Поэтому и прошу просветить кое в чём. Ну, например, как называется поцелуй, в котором ты мне упорно отказываешь? Это когда мой язык проникает в твои уста, разжимая не только губы, но и зубы, и его там ласково встречает твой язык?

 — Да поди ты...

По прежнему крепко сжимая её груди, я размыкаю своим языком её уста. Головой она уже больше не крутит, но зубы её остаются крепко сжатыми. Тогда я покрываю поцелуями другие части её лица, мочки ушей, шею, привстав на коленях, беру в рот то одну, то другую грудь. Одна моя рука помогает мне в этом, а другая скользит вниз, достигает промежности. Сам я при этом сваливаюсь с неё на бок, прижимаясь своим членом к правому её бедру. Аня пытается сжать их, но это её движение только усиливает давление проникших между ними пальцев на её набухшие гениталии.

 — А как именуются вещички, что я сейчас трогаю?

 — Не скажу!

Между тем бёдра её сами собой расходятся, пропуская мои пальцы в чрево.

 — И правильно делаешь, что не хочешь произносить ругательные слова, хотя можно было просто сказать: «Пипка». А что я сейчас раздвигаю?

 — Её самую, наверно, — пробует догадаться Аня.

 — Срамные губы, большие, а за ними малые. И куда в результате проникаю?... Ох, как тут тепло и мокро!... Вульва это, преддверие влагалища... А далее мой большой палец движется кверху и натыкается на нечто, напоминающее сосочек размером, насколько можно судить, с ноготок... О, боже, он твердеет и увеличивается...

 — Щекотно!... — не выдерживает Аня.

 — Вот именно, он и называется, щекотник, или похотник, а по-латыни клитор.

Аня, зажмурив глаза и произнося какие-то мычащие звуки, начинает энергично двигать тазом. А Шура, хихикнув, говорит ей:

 — Помнишь, как ты рассказывала мне, что Слава после первой ночи говорил тебе: «Всё-таки поймал я тебя на клитор!»

 — Поймал, поймал, — соглашается та, начиная барабанить кулаками по моим плечам. — И этот теперь поймал...

Я торжествую:

 — Да, это самое слабое место у женщины, ибо благодаря ему она получает добрую половину удовольствия... Ишь как вздувается... Ну а что же в нижней части? Вот мой мизинец проникает в нечто похожее на ножны для клинка. Так как же называется то место, куда влагается мужской член? Я уже называл его — влагалище или вагина. От трения с ним его мышечные стенки растягиваются и вот уже могут принять указательный палец, а вслед за ним и нечто более существенное...

Чресла Ани давно уже раскачиваются в такт с поршневым движе-нием моих пальцев, а правая рука судорожно ищет и находит моё мужское достоинство.

 — Я правильно понял ваше последнее движение, мадам? Можно? — спрашиваю я и становлюсь на колени между её бёдрами.

 — Не дождёшься! — неожиданно взбрыкивается Аня, пытаясь вы-скользнуть из-под меня.

 — Шура, держи! — только и успеваю я вскрикнуть, наваливаясь на неё всем телом и охватив руками её ноги.

Шура, словно давно ждала этого призыва, тут же наваливается на грудь подруги, разводит в стороны её руки и говорит, целуя:

 — Ну что ты, Анечка? Бог с тобой! Не выступай!

 — А почему не ты, почему я? — спрашивает та, не оставляя попыток вырваться из их рук.

 — Да потому что я уже была на твоём месте, причём два раза. И не жалею об этом. А теперь твоя очередь...

Я же между тем, просунув локти под колена Ани и подняв их к себе на плечи, приникаю своим ртом к её чреву, и мой язык начинает тот же путь, что только что был проделан пальцами, особо задерживаясь при этом на клиторе. Бёдра её снова оживлённо задвигались, ритмично раздвигаясь и сжимаясь около моих ушей, а руки судорожно сомкнулись у меня на затылке, так сильно прижав моё лицо к своему лону, что мне трудно стало дышать. Поэтому я вынужден был прервать свои лобзания.

Я опускаю на простынь её ноги и поясницу, и говорю:

 — Вот теперь, вижу, всё готово для главного... Итак, грудь к груди, уста к устам, мы занимаем исходное положение... Вот так... Ох, как сладок этот язычок!... А кстати, как называется то, что я только что проделал своим языком с твоим лоном?

 — О господи! — не выдерживает Аня. — Я сейчас его убью... Дай мне, Шура, что-нибудь такое, чтобы можно было проткнуть его и покончить с этим мучением!..

 — Ну зачем же так? — успокаиваю её я. — Уж если и протыкать кого, так тебя... Вот сейчас мы этим и займёмся... Раз, два, три... А ты, Шура, смотри!... Ну как?...

Аня молчит. Уста её слиты с моими, руки сплетены вокруг моей шеи. Ноги её я закинул себе за спину. Движение наших чресл сопро-вождается довольно звучным хлюпаньем...

 — Вот, изверг, довёл до какого состояния! — смущённо сетует она и со стоном впивается зубами в моё плечо.

Молчит и Шура. Повернувшись на левый бок, она следит за на-шими движениями и, наверно, вспомнив наглядные уроки, протяги-вает правую руку к вздёрнутым ягодицам подруги, начиная их нежно массировать. Ритмичные движения Аниных бёдер, поначалу соответствующие моим толчкам, постепенно убыстряются и становятся стремительными. Она начинает охать и ахать. Мгновение спустя моё тело вдруг цепенеет, а затем резко подаётся назад. И Шура тут же, наверное, ощущает, как на тыльную сторону её ладони, только что ласкавшей ягодицы подруги, начинает что-то брызгать. Опять-таки, всё ещё держа в памяти недавние наставления, она переворачивает ладонь и, подставляя её под струю, намеривается сжать пульсирующий фаллос. Но её опережает другая рука: Аня, несмотря на экстаз, в котором она пребывала, также не запамятовала о столь необычной просьбе.

 — Спасибо, милые мои, — благодарю я их, нежно целуя Аню.

 — Спасибо и тебе, — отвечает та, также нежно и долго целуя меня.

 — За что, простите? Чем я обязан вашей благодарности? Только ли моей осторожностью или чем-то иным? Аня кладёт палец мне на уста и весело говорит:

 — Помолчи, практикант!

 — Итальянец! — со смехом дополняет Шура.

 — Вот-вот, итальянец! — подхватывает Аня.

 — Это как изволите понимать?

 — Как хочешь, так и понимай, — как бы подразнивая отвечает Аня. — Пора, впрочем, уже и честь знать... Надо вставать и завтракать... Поди проголодался? Тогда выпусти меня... Совсем уж придавил...

Я скатываюсь с неё на своё изначальное место и, повернувшись на спину и не стыдясь явленной женским взорам своей немочи, заявляю:

 — Да, естественно, жрать хочется. Но не менее, а более мне хочется слышать из ваших уст искренне признание в чувствах, которые вы испытываете ко мне. Остались ли они такими же холодно нейтральными, какими были ещё вчера, или стали иными?

 — Иными, — отвечает Шура. — Не так ли Анечка?

 — Иными, значит изменились, — продолжаю я. — А в какую сторону? В худшую или лучшую?

 — Зачем тебе это знать? — в свою очередь интересуется Аня.

 — Чтобы знать, как вести себя с вами в дальнейшем. Могу ли я рассчитывать на ваши милости в другой раз?

 — Ишь чего захотел! Мы не бляди, говорили тебе уже, вроде бы, об этом. И пока наши мужики с нами, мы их ни на кого не променяем.

 — Да кто же вам это предлагает? Такими не бросаются, согласен. Речь идёт лишь о крохах милости, которые в силу времени и места, вроде вчерашних, им всё равно не достанутся.

 — Опять мудрёно говоришь, итальяшка.

 — Чего ж тут непонятного? Сегодняшняя ночь останется у меня в сердце надолго, я с самым тёплым чувством буду вспоминать о ней и о вас, конечно.

 — И рассказывать о ней другим...

 — Смотря кому и как: Ивану и Славе знать об этом ни к чему. Во всяком случае, пока они с вами. Но главное, как это преподнести...

 — И как же ты это будешь преподносить? Говори, как на духу!

Аня наклоняется надо мной, чтобы заглянуть мне в глаза, тогда как левая её рука упирается в моё бедро и касается умерщвлённой плоти.

 — Шура, взгляни на него! Он намекает нам, что не прочь бы про-должить с нами шуры-муры. А чем стучать-то будешь?

И она со смехом перекидывает мои увядшие причиндалы из одной стороны в другую. Шура, прыснув, присоединяется к её забавным манипуляциям.

 — Смотри, — восхищённо говорит она, — кажется, оживает...

 — Ну ладно, вы тут продолжайте в том же духе, а я всё же пойду завтрак готовить.

Аня садится, спускает ноги с постели и натягивает через голову комбинацию.

 — Ты начни, — в спину ей говорит Шура, не выпуская из рук инстру-мент и наклонившись к нему губами, — а я малость спустя...

 — Вот-вот, малость спустя!

Аня встаёт ногами на пол и идёт на кухню. В голосе её нет ни тени былого раздражения.

 — В случае чего мы тебя позовём! — заверяю я её и, протянув руки к ягодицам Шуры, начинаю легонько их поглаживать, а почувствовав прикосновение её губ к своей плоти, просовываю пальцы дальше, в промежность, приоткрываю щель.

И по мере того как она начинает скользить ртом вдоль моего стерженька, придавая ему прямо на глазах былую величину и твёрдость, мой палец натирает ей клитор, а потом вагину, причём так, что она начинает истекать, издавая при этом какие-то невнятные звуки.

 — Погоди секунду, — велю я ей. — Разогнись и повернись лицом ко мне, сядь на мои бёдра и сожми их своими. Вот так! Теперь припод-ними малость попу, возьми в руки мою птаху и введи её головку к себе в гнёздышко. Молодец! А теперь попытайся осторожно, без резких движений подниматься и опускаться... Да осторожней ты! Видишь, потеряла! Давай снова... Так, хорошо! Теперь, позволь-ка мне приподняться, взять тебя за твои шикарные груди, стиснуть их и по очереди брать в зубы... Не больно?

 — Больно, но ты не отпускай их... ах, ах, ах...

Шура, охватив мою шею руками, в экстазе прыгает и кричит:

 — Аня, Аня, иди сюда, я больше не могу, я сейчас умру... Выручай меня...

 — Ну что ещё там у вас? — спрашивает та из кухни. — Сейчас, сейчас, погоди, сковородку только прихвачу!

Открыв дверь, она входит в комнату, и я вижу, как остолбенело смотрит на огромную задницу Шуры, склонившейся на коленях надо мной и

покрывающей меня нежными поцелуями:

 — Рыбка ты моя сладенькая! Скажи, ну что тебе ещё сделать?

 — Боже мой! — восклицает Аня, продолжая стоять у порога с дымя-щейся сковородкой в руке. — Я уж думала, что её действительно тут убивают и собралась, было, прижечь жопу насильнику и убивцу... И что же вижу? Оказывается, это тебе, Шурочка, надо кой-куда примочки сделать... А что делать с яичницей, которую я не успела дожарить?

 — Поставь её обратно на плитку, — отвечает Шура, перелезая через меня на своё место. — Дай мне придти в себя, я сию минуту встану и прослежу за яичницей. А ты давай скорей сюда... Без тебя тут всё равно не обойдёшься... Видишь эту шишку? Мне её так и не удалось обшелушить. Теперь дело за тобой.

Аня исчезает со сковородкой на кухню и мигом возвращается:

 — Неужто? Свят, свят, свят, как тут некоторые умники говорили.

Усаживаясь на кровать, она, уже нисколько не смущаясь, взирает на распростёртое перед нею во всей своей наготе моё худое тело с худеньким же, но гордо вознёсшим головку мужским достоинством.

 — Вашими молитвами, мои дамочки, — отвечаю я, потягиваясь. — Как видите, всё ещё готов к труду и обороне.

 — Вот вы и потрудитесь ещё сколько можно, а мне надо заняться яичницей, — говорит, медленно поднимаясь, Шура, не торопясь одевается и шагает на кухню.

Я же, протягиваю руки к Ане и спрашиваю:

 — Комбинашку не скинешь?

 — Нет, — игриво отвечает она.

В лучащихся от сладкого предвкушения глазах её бегают чёртики. Я приподнимаюсь, сажусь рядом с ней, прижимаю её к себе и целую. Она отвечает мне тем же. Обе её руки сплетены у меня за шеей, мои же — одна у неё на груди, другая на коленной чашечке и оттуда начинает продвигаться вверх по бедрам, задирая подол комбинации.

 — О, да у вас там совсем уже тепло и влажно, — вслух комментирую я проникновение одного из своих пальцев в её пылающее лоно. — Повторим то, что было у нас с Шурой?

 — А что у вас было?

Я повторяет инструкцию, и Аня беспрекословно и с явным любо-пытством следует моим указанием. Результат был тот же. Конец был только несколько иной. Удостоверившись в том, что моя товарка достигла экстаза, а сам я вот-вот окажусь в таком же состоянии, я прошу её занять обычную позу, затем снова вхожу в неё, чтобы тут же податься обратно, истекая семенем...

А потом был завтрак на кухне. Обе дамы заботливо ухаживали за мной, постоянно спрашивали, не хочется ли мне отведать ещё чего-либо. Я уплетал за троих и спрашивал их о возможности нового сви-дания. Их ответ сводился к тому, что они не против, но не всё от них зависит.

 — Не скроем, что нам с тобой было весело и приятно. Но мы бабы — верные своим мужикам. Хотелось бы думать, что ты и сейчас нас за таких принимаешь. Надеемся на твою скромность и будем и дальше рады видеть тебя здесь... вместе с ними.

 — А если я загляну к вам сюда, когда их здесь не будет?

 — Если бы, да кабы, у нас во рту росли грибы, — весело, с какими-то чёртиками в глазах отвечает Аня. — Наелся, напился? А теперь одевайся, и гуляй отсюда.

Я встаю из-за стола, надеваю плащ и шляпу, долго и нежно прощаюсь у выхода и уже с порога говорю:

 — Итак, до свидания, мои милые. До скорого, надеюсь.

 — Ну, ну, — только и произносит Шура, закрывая за мною дверь».

 — Всё? — спрашивает Лена.

 — В тот раз всё на этом и закончилось, — отвечает Женя.

 — Ну тогда давай поспим немного, — предлагает она.

 — Да, — соглашается Нина. — Может быть у нас завтра ещё будет время продолжить эти воспоминания. Вере и Лене есть чего ещё рассказать...

 — Угу, — раздаётся сонный голос Веры.

Укладывается к ней под бок и смыкает очи и Женя. И снится ему продолжение его рассказа.