Когда мы были женаты Том 2, ч. 7

ГЛАВА 12: ВТОРАЯ ПОТЕРЯ

26 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА-12:30 ВЕЧЕРА.

Меня уже закончили осматривать. Молодой и старый врачи дали мне результаты всех тестов и анализов, которыми меня мучили в течение сорока восьми часов. Короче говоря, у меня не нашли ничего критического. Ничего более серьезного, нежели затяжная головная боль и легкий звон в ушах, которых, по их словам, следовало ожидать, когда кто-то выстрелит из мощного пистолета в вас с расстояния около метра, заставив пулю отскочить от вашей головы.

Головная боль, вероятно, пройдет через день или два, а звон может продлиться с неделю или две, но и он пройдет, сказал пожилой док с лысиной на макушке, окруженной седыми волосами, что делало его похожим на мудрого старого греческого философа.

Вслед за старым доктором вошел высокий темноволосый молодой доктор, от которого медсестры не могли оторвать глаз, и предупредил меня:

– По-видимому, вам удалось избежать всех плохих последствий от двух сотрясений мозга в течение вашей жизни. Вы могли умереть еще двадцать лет назад, и на томограмме есть остаточные следы рубцов от той старой травмы, но ничего серьезного. Вы спокойно перенесли это.

– Но, – сказал он, подойдя ко мне вплотную и понизив голос, как будто мы были единственными людьми в комнате, – я был бы неправ, если бы не сказал вам, что любое сотрясение мозга – это вмешательство туда, куда не стоит вмешиваться. Мне сказали, что вы занимаетесь любительским боксом.

– Да.

– Не скажу, что вы не можете продолжать это делать, но настоятельно советую ВСЕГДА надевать на голову защиту. А если вы водите мотоцикл, никогда в жизни не садитесь на него без шлема. Вы оказались очень везучим человеком, мистер Мейтленд, и, возможно, вам будет везти и дальше, но я бы не стал ставить все на то, что вам повезет настолько. Вы меня поняли?

Я поблагодарил его и мимоходом спросил, как дела у офицеров Хаузера и Джеймса. Я знал, что их обоих госпитализировали, но с субботы ничего не слышал ни об одном из них.

В тот же миг я понял ответ на свой вопрос – я просто не знал, кто именно, но его лицо застыло. Вперед выступил старый док. Думаю, у него в этом деле было больше опыта, чем у его младшего коллеги.

– Выглядит так, что сержант Хаузер, хорошо реагирует на лечение. Его организм испытал стресс от пулевого ранения, а поврежденное легкое давило на сердце. У него были некоторые проблемы, которые ранее не проявлялись, но это могла быть и реакция на лекарства. Врачи ожидали, что сегодня он сможет выписаться.

– Но?

– Судя по всему, в результате ранения в легком образовался тромб, который прошлой ночью попал в мозг. Не было никаких сигналов... никакого способа предвидеть это или принять меры, пока не стало слишком поздно. В два часа ночи у него случился сильный инсульт. Все случилось... быстро... если это имеет значение. Я надеюсь, что так оно и было, ради его же блага. Возможно, это произошло во сне, и он даже не понял, что произошло.

Я почувствовал, что снова сижу на больничной койке. Молодой доктор шагнул вперед и схватил меня за плечо.

– С вами все в порядке, мистер Мейтленд? Продолжайте сидеть и сделайте несколько глубоких вдохов. Если у вас кружится голова, то можете немного полежать на кровати.

Фил Хаузер ушел. Какого черта я согласился встретиться с ним, коль скоро знал, что никогда не изменю своего мнения о Шоне Смите. Он был бы жив и сегодня, если бы я не согласился помочь ему с небольшими внутренними политическими играми, чтобы его члены были счастливы.

Я знал, что это – не моя вина. Никто из нас понятия не имел, что собирается делать Шон Смит. Но все же... он спас мне жизнь, и заплатил за это своей.

– Я бы хотел увидеть его в палате.

– Его тело увезли сегодня рано утром.

– И все же, я хотел бы попасть туда. Там есть еще один пациент?

– Нет, – сказал старый док.

Я стоял у входа в двухместную палату, где испустил свой последний вздох Фил Хаузер. Больничная койка, на которой он умер, была свежей, а простыни – туго натянутыми и накрахмаленными. Я вспомнил, как он выглядел в последние мгновения, перед тем как ворвался Шон, – расслабленным и счастливым, проводя рассмотрение дела со своими приятелями.

– Знаешь, ты ему всегда нравился.

Мне не хотелось поворачиваться к ней лицом, но я заставил себя. Она была немного ниже меня, плотная брюнетка с яркими голубыми глазами и, в обычной ситуации, румяным лицом. Сейчас она была бледной и словно обескровленной.

– Мне очень жаль, мисс Хаузер. Боже, мне очень жаль.

– Ты ни в чем не виноват, мистер Мейтленд, – сказала она, оглядывая комнату с тем же выражением лица, что и я. Как будто мы оба не могли поверить, что его больше нет где-то здесь. – Он знал, что Шон был неправ. Он должен был заплатить за то, что сделал. Он просто не мог этого сказать, потому что они оба были копами. Но... он несколько раз говорил мне, что такие парни как ты, были единственными хорошими ребятами среди этих «сладкожопых жуликов, марающих бумагу в прокуратуре».

– Это похоже на Фила. Ты... Ты в порядке? Я могу что-нибудь сделать для тебя?

Она снова посмотрела на меня и облизнула губы.

– Нет, я не в порядке. Обоих наших детей нет в городе. Берт – в армии, в командировке в Ираке, а Молли работает в Мемориальном госпитале Джексона в Майами. Она – медсестра отделения неотложной помощи. Сегодня вечером она прилетает домой. Думаю, через несколько дней приедет Берт. Так что, пока я одна. Я привыкла быть вместе с ним... Теперь... только я... Это чувствуется... неправильным.

– Если я могу что-нибудь сделать...

– Никто и ничего не может сделать, ничего.

Когда она отвернулась, и начала тихо дрожать, я отошел от нее и вышел из палаты. Я слышал, как она плачет, идя к дежурной медсестре, где набрал Шерил. Две наши женщины из прокуратуры будут в больнице в течение получаса и останутся с ней, пока не приедут ее дети. Это не вернет Фила, но она не будет одна.

Несмотря ни на что, я собирался навестить Джеймса, но понял, что у меня плохое предчувствие из-за того, что случилось с Филом. Я узнал, где он, и поднялся на его этаж, в отделение интенсивной терапии. Я знал, что выстрел в живот опасен, но не понимал, почему его все еще держат там, спустя три дня после стрельбы.

Когда я подошел к палате, мне навстречу выдвинулась медсестра.

– Простите, но мы не пускаем посетителей к мистеру Джеймсу.

– Меня зовут Мейтленд. Я – помощник прокурора штата, которого подстрелили в пятницу. Джеймс спас мне жизнь. Не могли бы вы впустить меня на минутку, чтобы поприветствовать?

К нам подошла старшая медсестра и услышала меня.

– Вы можете войти, мистер Мейтленд. Там, с ним, его жена, но мы могли бы на мгновение нарушить правила. Но...

– Что?

– Он плох. Сейчас у него высокая температура. Возможно, он будет в бреду.

– Почему?

– Не буду утомлять вас полным названием, но, похоже, он инфицирован одним из двух или трех сверхустойчивых штаммов бактерий, которые сегодня можно найти во многих больницах.

– Устойчивых? Это значит...

– Только то, что его будет трудно вылечить. Мы пичкаем его сверхдозами антибиотиков. Надеюсь, они убьют все бактерии в его теле, но это сделает его уязвимым для всего окружающего в течение нескольких дней или недель, пока не восстановится его естественный иммуниитет. Если мы сумеем сохранить ему жизнь, если он достаточно силен, он справится.

Я отметил эти «если». Она была не слишком оптимистична. Я знал, что пули в желудок или брюшную полость – это плохая новость, потому что они постоянно сопровождаются различными видами инфекций. Но вдобавок ко всему супер-бактерия? Я решил, что обязательно поставлю свечу за его здоровье рядом с той, что поставил за Данливи О'Коллинза в католической церкви в центре города.

И я прочитал дополнительную молитву. Большую часть времени я думаю, что молитва – это просто слова. Но если есть хоть один шанс на миллион, что там кто-то или что-то действительно слушает нас, то это не повредит, а он это заслужил.

Я вошел следом за ней. Он был огромен. По сравнению с ним кровать казалась рассчитанной на гнома, но он весь был опутан проводами и трубками. Его кожа все еще имела болезненный серый оттенок. Хорошенькая негритянка, примерно в треть его размера, держала у его рта чашку с соломинкой.

– Давай, малыш, тебе нужно выпить. Просто отпей немного.

Она не заметила, что я – в комнате, пока я не подошел к Джеймсу и не встал сзади нее. Его лицо покрывал пот, и в комнате стоял запах мужского пота. Должно быть, он промок насквозь в больничном халате. И он был крупным мужчиной, так что, там была, должно быть, целая лужа пота.

Сначала она не обратила на меня внимание. Думаю, сюда заходило столько врачей и медсестер, что она привыкла к незнакомым людям. Но потом узнала меня.

– Вы сделали недостаточно?

Что-то в ее тоне разбудило здоровяка, и он заставил себя открыть глаза. На его губах появилась почти улыбка.

– Мейтленд. Черт возьми.

Она была очень хорошенькой женщиной. Глубокие, черные глаза, губы, не выглядевшие натуральными, были искривлены жестким оскалом. Прямые волосы падали на спину. Она была миниатюрной, но все необходимое было в избытке. Джеймс был счастливчиком, пока не встретился со мной.

– Миссис Джеймс, я очень сожалею о том, что случилось. Я никогда не хотел, чтобы случилось все это.

– Рада это слышать. Мне бы не хотелось услышать, что вы собирались уложить моего мужа на эту больничную койку, в то время как сами выйдете отсюда.

– Элексус.

Джеймсу удалось придать своему голосу немного силы.

– Детка, не будь такой. Не Мейтленд стрелял в меня. Это сделал Шон. Если бы этот засранец не связался с той белой женщиной...

Он закашлялся, а потом отхаркнул зеленую слизь. Элексус Джеймс поставила чашку и схватила тряпку. Медсестра позади меня поспешила к нему и помогла сесть. Он закашлялся и отхаркался, а потом успокоился. Медсестра помогла ему лечь на кровать.

Через мгновение он снова открыл глаза и сказал:

– Хочу сказать тебе, Мейтленд. Я чувствую себя дерьмово. Наверное, также дерьмово и выгляжу, да?

Я улыбнулся ему и сказал:

– Ты – все еще статный мужчина, Джеймс. думаю, что твоей жене приходится отгонять от тебя медсестер палкой.

Он лег на спину и закрыл глаза.

–.. .только в мечтах... только в мечтах...

А потом он, по-видимому, задремал, и через мгновение я услышал его храп.

Я стоял, но не мог придумать, что еще сказать. Элексус Джеймс продолжала молча смотреть на меня взглядом, который, будь у него физическая сила, пригвоздил бы меня к стене.

Наконец я сказал:

– Джеймс, надеюсь, тебе станет лучше.

Я потянулся и взял одну из его огромных рук в свои. Его кожа была влажной и теплой. Я дважды пожал ее, а потом отпустил.

– Миссис Джеймс, если я или прокуратура штата можем что-то сделать, сообщите нам.

Я повернулся, чтобы уйти. Она поймала меня прежде, чем я успел толкнуть дверь, и тронула за плечо.

– Простите, мистер Мейтленд. Я знаю... Я знаю... вы этого не делали. Это не вы уложили его сюда. Но мы были вместе, с тех пор как мне было тринадцать, а ему шестнадцать. Я тайком ускользала из дома и встречалась с ним, после того как засыпали мои родители. Мы вместе уже двадцать лет. Никогда в жизни я не была с другим мужчиной. Никогда не хотела никого другого. И... они этого не говорят, но... он может умереть. Никогда в жизни мне не было так страшно. Я не знаю, что делать. Не знаю, хочу ли я вообще дальше жить, если он уйдет. Но у нас – дочь. Я не могу ее оставить. Я так чертовски напугана.

– Я знаю, что вы напуганы. Единственный человек, которого я потерял, был мой отец, когда я был маленьким мальчиком, и я не понимал достаточно, чтобы бояться, но знаю, что вы чувствуете. Дело в том... думали, что я мертв, а я спасся. Джеймс – большой, сильный парень. Медсестра сказала мне, что его пичкают всеми антибиотиками, какие только у них есть. Все зависит от его воли к жизни, а у него есть вы и его дочь – причина чтобы выжить. Думаю, он справится. Это немного, но вы должны верить, что он выйдет отсюда. Он – хороший человек. Если есть хоть какая-то справедливость, то он выздоровеет.

Я оставил ее там, держащей за руку своего мужа, и моля Бога, чтобы мои слова оказались правдой.

***

26 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 15:45.

Я вернулся на этаж, где располагался мой кабинет, и отметил тишину, которая распространялась вокруг меня. Секретарши прекратили свои телефонные разговоры и уставились на меня. Несколько помощников вышли из своих кабинетов и тоже на меня уставились.

Когда я подошел к столу Шерил, она встала, и я остановился. Она обошла стол и обняла меня... крепко!

Она намочила мою рубашку, мою черную рубашку. Большой Человек некоторое время назад настоял, чтобы я носил черное, и я сдался. Я купил всю свою одежду в черном цвете, за исключением пары повседневных вещей, шорт и тому подобного. Сегодня я был одет в черные брюки, черную рубашку на пуговицах и черный пиджак.

Наконец, я отстранил ее.

– Что такое, Шерил? Ты ведешь себя так, будто я чуть не умер.

Забавно, но я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Я сам превращался в чертову бабу.

Она фыркнула.

– Не шути так, Билл. Ты мог умереть.

– Меня может сбить машина, когда я перехожу улицу по пути с парковки в это здание. Все было довольно драматично, я это признаю, но все кончено, Шерил. Теперь мне остается только пережить натиск прессы.

– Боже, нашел кому об этом рассказать, – сказала она, отодвигаясь и проверяя бинты, которыми была обмотана моя голова. – Мы получили более двух сотен звонков от СМИ со всего мира. Сегодня у нас было не так много времени, чтобы сделать какую-то другую работу. Конечно, мистер Эдвардс не СЛИШКОМ несчастен.

Я улыбнулся ей.

– Пока правильно пишут его имя, верно?

Не дожидаясь ответа, я направился в свой кабинет. Я открыл дверь и остановился. На моем столе лежала целая груда бумаг, телефонограмм и почтовых отправлений. Я вытащил несколько штук – «Нью-Йорк Таймс», «Скай Ньюс», «Гардиан» – потом принялся перебирать остальную кучу.

Шесть месяцев назад я был неизвестным помощником прокурора штата в большом/маленьком городе/городке Флориды). Мои коллеги-юристы здесь и там, возможно, меня и знали, но широкой публике, я был к счастью неизвестен. Я никогда не хотел быть знаменитым. О, у меня бывали случайные мысли о славе и богатстве, но я никогда этого не хотел.

У меня была жена, которую я любил, двое детей, превращавшихся в невыносимую боль в заднице, как и полагалось в подростковом возрасте, работа, в которую я верил, и достаточный доход. Кому нужно что-то большее?

Теперь я стал Ангелом Смерти, и люди по всему миру, по-видимому, опосредованно жили моей жизнью вместо меня. Я знал, что у меня столько же шансов вернуться назад в свой маленький личный мир, как и убедить смерть оставить меня в покое.

В мою дверь просунула голову Шерил.

– У нас еще один звонок. Это Си-би-эс из Нью-Йорка. Хочешь ответить?

– Нет, отвечайте сама на все звонки, без исключений. Если ты думаешь, что я могу захотеть ответить на какой-нибудь, просунь голову в дверь.

Я сел за свой знакомый стол и обхватил голову руками, потом позвонил Шерил и попросил, чтобы кто-нибудь спустился вниз и принес мне капучино из Старбакса, с большим количеством пенки, а потом постарался собраться с мыслями.

Через двадцать минут без стука открылась моя дверь, и я с любопытством поднял голову. Был только один человек, который мог сделать это, но я не ожидал его.

С моим капучино вошел Даллас Эдвардс и протянул его мне через стол.

Он сел в кресло напротив меня, и мы с минуту с любопытством смотрели друг на друга. Тем временем я отхлебнул пенку и слизнул ее с верхней губы.

– Ты пытаешься украсть мою работу?

– Таков был план на протяжении последних десяти лет. Когда ты это понял?

– Это довольно очевидно, если судить по интересу СМИ и звонкам, которые я получаю. Я думаю, что некоторые люди хотят, чтобы тебя канонизировали. Другие просто считают, что я должен отказаться от должности, уйти и оставить свой пост этому героическому Ангелу Смерти, который ничего не боится.

– Это просто ошеломляет. У меня такое чувство, будто я сбегаю с горы и не могу остановиться.

– Привыкай к этому. Кэлвин Кулидж и Тедди Рузвельт стали публичными героями, и посмотри, что с ними случилось. Ты должен начать отрабатывать свои речи.

– Не собираюсь и утруждаться. Послушай, Даллас, это – твоя ноша. Ты – парень с идеями изменить мир к лучшему, служения обществу и прочей ерундой. Я – всего лишь юрист, знающий как говорить и приводить окончательные доводы. Мне нравится то, что я делаю, и думаю, что у меня это неплохо получается. Я был бы не в своей тарелке, занимаясь чем-то другим.

– Как говорится, если научишься притворяться скромным, то сможешь сделать все что угодно.

Я глотнул еще взбитого молока.

– Мне что, нужно менять расписание, чтобы искать другую работу? Поскольку суда не будет, я могу в любое время начать рассылать резюме. Как тебе будет угодно.

Он покачал головой и посмотрел на свои руки, которые сложил перед собой на моем столе.

– Нет, останешься ты или нет, решать тебе. Может быть, тебе теперь будет некомфортно работать со мной. Я не буду просить тебя остаться, если дела пойдут слишком плохо, чтобы ты мог продолжать работать здесь.

– Не мне решать, Даллас. Ты сказал мне, что когда все закончится, ты хочешь, чтобы я двигался дальше. Скорее всего, ты все еще будешь страдать от этого, так, что же изменилось?

Он посмотрел мне в глаза. На минуту меня охватил прежний трепет. Я был начинающим прокурором, когда он нанял меня, натаскивал и, наконец, дал мне шанс сделать то, что могли сделать очень немногие мужчины или женщины моего возраста и с моим опытом. Он был тем человеком, на которого я смотрел снизу вверх и пытался подражать ему. Даже сейчас я думал, что во многих отношениях он был лучшим человеком и лучшим адвокатом, чем стану я когда-либо.

– Ты знаешь, я надеюсь, ты знаешь, что это было больше связано с моим мнением о деле, чем с чистой политикой. Я действительно думал, что есть серьезные сомнения относительно того, должны ли мы обвинить его. Честно говоря, я думал, что ты запутался в своих личных проблемах в этом деле, и эта история... с Дебби... сделала тебя жестче, чем ты был раньше. Ты не хуже меня знаешь, какой силой мы обладаем. Мы можем раздавить людей, если захотим, и это сойдет нам с рук. Я всегда считал, что не встречал никого, кто бы справился с этой работой лучше тебя и правильно использовал бы силу офиса. После Дебби я на самом деле считал, что ты просто злишься на жизнь в целом, и что это влияет на твои мысли и твои решения. Сейчас же...

Он посмотрел на свои руки, потом снова на меня.

– Мне нужно быть уверенным, для моего собственного спокойствия, что ты знаешь, что я не был готов продать свою душу, чтобы добраться до кресла губернатора. Это не был лишь политический расчет.

– Я знаю это, Даллас. Я знал, что дело тонкое, и что честный человек мог бы поступить иначе, чем я. Я знал, что тебя беспокоит политическая сторона дела, но дело было не только в этом. Если бы я просто думал, что ты пытаешься прикрыть свою задницу, защитить свою кандидатуру на пост губернатора в следующем году, я бы ушел прямо тогда, и сделал заявление на публику, потому что я не мог бы продолжать на тебя работать. Но я хорошо знаю тебя. Ты забываешь, что я работаю на тебя уже десять лет. Я знаю, что ты за человек. Ты – больше, чем просто еще один политик.

– Так ты хочешь остаться?

– Пока ты не попросишь меня уйти.

Я допил остатки капучино и слизнул усы из пены с верхней губы.

– Он встал.

– Кстати, я уже провел предварительный опрос, и он совпадает со звонками, которые я получаю. В этом сообществе есть много афроамериканцев, которые счастливы, что мы не позволили полицейскому уйти от убийства, независимо от цвета его кожи, а то, что Смит стрелял в своих коллег-офицеров, в значительной степени уничтожило всю поддержку, которую он имел в полицейских кругах. Широкая публика просто думает, что мы преследуем плохих парней, независимо от того, кто они и где работают, а это – именно то, чего они хотят. Единственная проблема, которую я вижу, заключается в том, что теперь среди большинства людей твое имя начинает становиться более известным, чем мое.

Говоря последнее, он улыбнулся.

– Значит, добрые дела окупились?

– Похоже на то. И кто бы мог подумать?

Он был уже почти у двери, когда остановился и оглянулся на меня.

– Маленькая птичка сказала мне, что ты поехал в больницу без Дебби, которая каким-то образом была там, когда все это происходило, а я думаю, что она хотела с тобой поехать.

Я кивнул.

– И я верю, что твоя французская подружка звонила тебе в больницу. Она летит обратно к тебе?

Я лишь отрицательно покачал головой.

– Значит, у тебя перерыв в романтических отношениях?

– В административном плане, куда вписывается любопытство к романтической жизни твоих подчиненных?

– Хороший администратор всегда заботится о том, чтобы его сотрудники были счастливы и довольны. Счастливый и довольный персонал – это продуктивный персонал. «Наука об управлении 101».

– Если это позволит тебе спокойнее спать по ночам, то нет, у меня сейчас никого нет. Что касается важных отношений, шансы на продолжение с кем-то из них двоих – нулевые.

Он положил руку на дверную ручку.

– Я просто подумал, что тебе следует знать, что одна из моих сотрудниц очень интересовалась твоей личной жизнью, с тех пор как произошел твой... разрыв... с Дебби. Она терпеливо ждала, пока ты оставишь Дебби в прошлом, только чтобы увидеть, как налетела Алина де-Жарден и схватила тебя. Теперь, когда у тебя перерыв в отношениях, я подумал, что ты мог бы подумать, по крайней мере, пригласить ее на кофе или что-то в этом роде.

– Знаю ли я эту даму?

– Ты видишь ее каждый раз, когда приходишь ко мне в кабинет.

Пара вещей на мгновение заставила меня замолчать.

– Мы говорим о...

– Да.

– Даллас... я... мы... она...

Он молча ждал.

– Ладно, Даллас, предположим, что ты серьезен. Во-первых, какого черта ей понадобилось, чтобы вместо нее со мной общался ты? Каждый мужчина в этом здании отдал бы свой левый орех или оба, чтобы получить с ней шанс. Ее, наверное, каждый вечер приглашают выпить или поужинать. Я ей точно не нужен. Во-вторых, почему она не подняла трубку или не пришла сюда? И, наконец... как насчет...? Я имею в виду... тебя...

– Во-первых. Да, любой мужчина с нормальными гормонами и оборудованием хотел бы с ней быть. Но она не встречается с каждым мужчиной, который хочет ее. Во-вторых, как ты думаешь, какого черта? Большинство женщин не любят гоняться за мужчинами. Думаешь, она любит? Кто-то, похожий на нее, не хочет подкатывать к мужчине. И, наконец...

Он слегка улыбнулся мне.

– И, наконец, не все всегда такое, как кажется. Подумай об этом.

Он вышел за дверь, оставив меня с открытым ртом. Еще до того как у меня появился шанс сделать больше, чем закрыть рот, он просунул свою голову обратно и сказал:

– Кстати, как насчет того, чтобы до конца недели позволить Брэндону и Хеннесси заниматься повседневными делами, в то время как ты сосредоточишься на том, чтобы дать как можно больше интервью для СМИ, это в человеческих силах втиснуть в расписание? По крайней мере, до конца недели. Ты сейчас горячее, чем ад. Давай, куй железо пока горячо, и сделай эти телевизионные, радио и газетные интервью, И, обязательно упоминай, что движущей силой офиса, парнем, который толкает тебя преследовать всех этих плохих парней, является Даллас А. Эдвардс. Хорошо?

Я только ухмыльнулся. Зачем ему, черт возьми, нужна вся эта головная боль и привлечение общественного внимания и всех требований общественной жизни, я никогда не пойму. Но если это сделает его счастливым...

– Будет сделано, босс.

***

27 СЕНТЯБРЯ 2005 г. – 15:00.

Я подошел к столу перед кабинетом Далласа Эдвардса с чувствами, которых никогда раньше не испытывал на этом пути. Она оторвала взгляд от какого-то документа и улыбнулась.

– Доброе утро, мистер Мейтленд, или лучше сказать, мистер Ангел...

– Не говори так, Майра.

Улыбка исчезла.

– Мне очень жаль, Билл. Я слышала об этом полицейском. Мне не следовало шутить о том, что люди умирают. Я просто подумала...

– Все в порядке, Майра. Не могут все вечно посыпать голову пеплом. Это прошлое. Я просто рад, что сейчас стою здесь. Меня уже могло и не быть на свете.

– Я рада, что ты здесь, и... мистер Эдвардс сказал, что у вас, ребята... что ты собираешься остаться.

– В обозримом будущем.

Она посмотрела на дверь его кабинета.

– Я не могу пропустить тебя к нему.

– А я пришел не к нему.

Это заняло у нее всего секунду, а потом ее улыбка изменилась.

– Тогда почему ты здесь?

– Обычно в это время дня я делаю перерыв на кофе в Старбаксе. Не могла бы ты отлучиться на несколько минут и позволить мне угостить тебя капучино или еще чем-нибудь? Ты ведь любишь кофе, правда?

Профессиональная улыбка секретарши исчезла, и на ее идеальных губах мелькнула улыбка, от которой я вдруг начал напрягаться.

– Почему?

– Что «почему»?

– Мы работали вместе шесть лет, и ты никогда раньше не предлагал мне кофе, не говоря уже о капучино.

– Большую часть этого времени я был женат. Женатый мужчина, приглашающий самую горячую женщину в Джексонвилле на кофе, а тем более на капучино, может выглядеть плохо.

– Самую горячую женщину в Джексонвилле?

– Хорошо, в Северо-Восточной Флориде.

Она глубоко вздохнула, и я удивился.

– Почему именно сейчас?

Я на мгновение задумался.

– Я разведен и свободен. Нет никаких увлечений. Нет ничего плохого в том, что одинокий мужчина приглашает одинокую даму выпить с ним кофе.

– Нет увлечений?

– Нет совсем, а что, если позволишь спросить, ты подвергаешь меня допросу пятой степени из-за капучино?

Она сделала еще один глубокий вдох и посмотрела на меня так же, как я на нее.

– Женщина должна быть осторожна с тем, с кем встречается, даже ради такой простой вещи, как чашка кофе. Что-то простое может изменить жизнь.

Я оторвал взгляд от ее груди.

– Хорошо, это я понимаю. Все в порядке. Если ты занята, мы можем сделать это в другой раз...

– Я свободна. Позволь мне позвонить мистеру Эдвардсу и сообщить ему, что я буду отсутствовать от пятнадцати до тридцати минут.

Мы спустились на лифте и вошли в Старбакс, под перекрестным огнем изумленных взглядов. С Майрой Мартинес в здании суда никогда не видели никого, кроме Далласа Эдвардса, не говоря уже о человеке в черном с забинтованной головой. Я старался идти немного позади нее, потому что ее движения были симфонией.

Перед нами было три человека, но мужчина-бариста с левой стороны стойки каким-то образом сманеврировал, чтобы обслужить Майру раньше всех остальных, и неохотно принял также и мой заказ.

В Старбаксе было всего пять отдельных столиков, и все они были заняты, но пока мы стояли с капучино, четверо молодых людей за ближайшим столиком решили, что у них есть дела в другом месте, и жестом предложили Майре занять их столик. Они встали, но им потребовалось много времени, чтобы покинуть это место.

– Интересно, каково это – быть тобой?

Она посмотрела на что-то за мной, и я увидел Дебби, стоящую с Патриком Лири и женщиной-полицейским напротив входа в здание суда. Лири смотрел на нас, изо всех сил стараясь скрыть улыбку, а Дебби проследила его взгляд до нашего столика.

– Ты двадцать лет прожил кое с кем вроде меня. Тебе следовало бы знать, на что похожа моя жизнь, за исключением того, что у меня в жизни не было никого такого, как ты.

По лицу Дебби пробегал ряд эмоций, Лири что-то сказал ей, и она покачала головой и направилась к нам.

Майра лишь мило улыбнулась.

– Здравствуйте, Билл, мисс Мартинес.

– Здравствуйте, мисс Баскомб. Сегодня вы выглядите очень и очень профессионально. Я восхищаюсь женщиной, которая знает, как... спрятать... свои женские достоинства ради своей работы.

– Я в этом не сомневаюсь. Вам бы стоило подумать как сделать это с собой... просто совет. Билл, я рада видеть, что ты чувствуешь себя лучше. С субботы тебе звонила Алина. Мне показалось очень трогательным, когда в больнице ты ей сказал, что все еще любишь ее. Разве ты не чувствуешь себя немного виноватым из-за того, что держишь бедную девушку в таком состоянии?

– Не то чтобы тебя это теперь как-то касалось, но я с ней не разговаривал, Дебби. И да, я чувствую себя лучше. Спасибо за заботу.

Сзади к ней подошел Лири и похлопал по руке.

– Мисс Баскомб, у нас встреча наверху. Я не хочу торопить, но...

– Вы правы, Патрик, – сказала она, поворачиваясь, проводя рукой по его руке и одаривая улыбкой, которая должна была вызвать эрекцию на многие мили вокруг. – Спасибо, что напомнили.

Она оглянулась на нас с Майрой и сказала:

– Ну, обоим желаю хорошего дня. Я пошла.

Она ушла, демонстративно покачивая бедрами, а Лири оглянулся на меня, подмигнул и последовал за ней.

– Она так чертовски ревнива, что готова плюнуть, – сказала Майра. – Прости, я не должна была специально дразнить ее.

– Если она собирается работать здесь неподалеку от моей задницы, ей пора привыкать видеть меня с другими женщинами. Говоря о таких вещах, что насчет Большого Человека?

– А что с ним?

– Я не понимаю, что происходит. Я думал, ты и он...

– Разве я спрашивала тебя об Алине? Или о той женщине-полицейской?

– Нет, и если тебе интересно, с Алиной продолжения нет. Она вернулась к мужу и сыну. Я не думаю, что когда-нибудь увижу ее снова. Но, я думал, все думают...

– Что я – его личный бренд?

– Более или менее.

– То, что я делаю, и делала в своей личной жизни, именно такое – личное. Но тот факт, что все думают, что у нас отношения, сокращает раздражающие факторы. Мне не нужно тратить половину своего времени, отбиваясь от каждого похотливого адвоката и полицейского в центре города. Если есть кто-то, кто мне нравится, я встречаюсь с ним далеко отсюда.

– Ну, я рад, что ты – не монахиня.

– Не совсем, – усмехнулась она.

Она взяла свой капучино и сделала глоток. Я тоже, а так как мой, как обычно, был в основном из пены, у меня появились молочные усы, когда я его поставил. Прежде чем я успел пошевелиться, она наклонилась вперед и провела пальцем по моей верхней губе, собрала пену, сунула ее вместе с пальцем в рот и слизнула.

Я молча смотрел на нее и думал, смогу ли я встать и вернуться в свой офис менее чем через пару часов, не вызвав волну сплетен.

– Я не хотела, чтобы эта восхитительная пена пропала даром.

– Не обижайся, но в ближайшее время я не смогу встать.

– Я была бы разочарована, если бы ты смог.

Затем:

– Я знаю, что мы просто флиртуем, но, Билл, я хочу, чтобы ты знал заранее, что это – просто игра. Я не из тех девушек, которые любят бам-бам. Мне нравится узнавать парней до того, как... что-то случится.

– Разве после шести лет ты не меня знаешь? Но я не против того, чтобы продвигаться медленно.

– Я знаю только офисную сторону, мистер Мейтленд, Ледяной Человек. Я хотела бы узнать тебя с другой стороны.

– Меня это устраивает. В любом случае, следующие несколько недель будут беспокойными. Даллас зарезервировал всю неделю на интервью для СМИ, и я на самом деле на пару дней уезжаю из города. И на следующей неделе будет не многим лучше. Он говорит, что мы должны ковать железо пока горячо, поскольку мы можем никогда больше не получить такого внимания массмедиа. Так что...

– Так почему именно сегодня?

– Я просто хотел дать тебе знать, что хотел бы встречаться с тобой, когда позволит время. Последние семь месяцев моя жизнь превратилась в американские горки. Я не знаю, что произойдет со дня на день, но не хочу потерять шанс... на то... чтобы узнать тебя вне офиса.

– Сделай еще глоток, – сказала она, указывая на мой капучино.

Я понятия не имел зачем, но сделал. Когда она снова пальцем сняла пену с моей губы и начала двигать им во рту взад и вперед с сосущими звуками и несколькими вздохами наслаждения, мне пришлось бороться с собой, чтобы не испачкать штаны.

Она тем же пальцем, что сосала как профессиональная порноактриса, прикоснулась к моим губам.

– Мы не будем торопиться, но я хочу, чтобы ты знал, что, когда мы достаточно узнаем друг друга, оно того будет стоить.

– У меня никогда не было сомнений, – сказал я, оглядываясь вокруг и пытаясь вспомнить самую скучную книгу, которую когда-либо читал, чтобы получить возможность встать из-за стола и проводить ее обратно в офис.

***

1 октября 2005 года -– 23:55.

– Оооооххххххх... – сказала она, медленно выдыхая после глубокого вдоха. Она лежала рядом с ним, прижимаясь грудью к его груди, чувствуя, как его твердая мужественность начинает смягчаться.

– Было приятно, – сказал он, усмехаясь.

– Только приятно?

– По шкале от одного до десяти это было двести, – сказал он, поймав ее губы своими, и она позволила их языкам на минуту переплестись. Затем, когда он выскользнул из нее, она позволила себе сползти с него в сторону и удобно устроилась бок обок с ним. Они не так давно были вместе, но он уже чувствовался комфортным и... безопасным. Это был единственный способ описать его. Она чувствовала, как будто знает его намного дольше, чем тот короткий период с того первого дня в УСФ.

Он не был Дугом. Черт, она даже не знала, был ли Дуг человеком. Иногда, оглядываясь назад, она думала, что он, должно быть, наполовину сатир. Он мог двигаться, двигаться и двигаться. Иногда ей казалось, что он реально выебет ее до потери сознания. Но Клинт Эббот был...

Она поцеловала его в подбородок, а он взглянул на нее с легкой улыбкой. Он никогда бы не смог прочитать ее мысли, но, хотя и не был Дугом, он был хорошим парнем с действительно хорошим, твердым членом, и он знал, как им пользоваться. Он не был суперменом, но был хорошим, крепким мужчиной. Как поется в песне, таких трудно найти и еще труднее удержать.

– Я говорила тебе в последнее время, как рада, что столкнулась с тобой в тот день? – спросила она, целуя его лицо и снова сплетая языки.

– Я тоже, Дебби Баскомб.

Он провел рукой вниз к ее груди, поднял ее своей рукой и позволил плоти сползти с руки, и сжал пальцами сосок, буквально выдоив из нее стон.

– Ты готов к следующему раунду? Продолжай в том же духе, и я буду гльлва.

Он наклонился и потянул свой вялый, влажный член вверх, затем позволил ему упасть на живот.

– Черт возьми, нет, тебе придется вызвать подкрепление.

Она, не задумываясь, посмотрела на него, но он лишь покачал головой и поцеловал ее.

– Я дразнил тебя, Деб, дразнил. Когда-нибудь тебе придется перестать быть такой чувствительной к этому, Придет день, когда ты, Дуг и Билл станете старыми новостями, старыми сплетнями, и никому больше не будет до этого дела. Алая буква «П» – прелюбодеяние – исчезнет.

Она уткнулась лицом ему в грудь. Ее эмоции были противоречивы. Вид Билла на пороге смерти всколыхнул воспоминания и чувства, которые не посещали ее уже в течение многих лет. Это не заставило ее снова влюбиться в него. Между ними все еще было слишком много злости. А увидев, как он в Старбаксе флиртует с этой жалкой коровой, она оставалась злой до конца дня.

Но это напомнило ей о том, почему вначале она любила его.

В основном, она чувствовала печаль. Печаль, что они оба так сильно изменились, потеряли то, что имели на протяжении многих лет.

Интересно, будет ли у нее это когда-нибудь еще раз? Клинт был... Клинт был другом, хорошим парнем, мужчиной, которым она восхищалась и который ей нравился, но не было никакой пламенной, жгучей любви. Ничего, похожего на то, что было у нее с Биллом в колледже и после. Она ни на секунду не испытывала к Клинту тех чувств, что испытывала в постели Билла в той убогой квартире в первую ночь, когда они занимались любовью.

Лежа обнаженной, прижимаясь к его коже, лаская гипс его искалеченной правой руки, она чувствовала себя так, будто была слепой от рождения и вдруг прозрела. После месяцев дружбы, и проведенных с ним многих часов, он вдруг стал чужим.

Она посмотрела на его знакомое лицо, на полуулыбку на его губах и почувствовала эмоции, о которых могла только догадываться. Это было похоже на то, что она знала как любовь, но по-другому. И только когда он открыл глаза и улыбнулся ей, и она почувствовала страх, которого никогда раньше не испытывала, она впервые поняла, что такое настоящая любовь.

Раньше ей никогда не было дела до парней. Они приходили и уходили. Всегда появлялись новые, и горько-сладкая боль от расставаний была приятной, приходила и уходила. Но это было... она поняла, что этот парень может причинить ей боль. Ранить ее больнее, чем когда-либо прежде.

Ее первым импульсом было скатиться с кровати и убраться подальше от него, убраться отсюда к чертовой матери и найти двух, трех или больше парней, чтобы трахнуться. Трахаться, сосать и снова трахаться, пока она не забудет об этой ночи.

Но когда он потянулся к ней, она двинулась к нему.

Клинт вернул ее в настоящее, откатившись от нее и сев на край кровати.

– Мне нужно выпить пива. Ты обезводила меня, женщина. Хочешь вина или пива?

– Буду немного вина.

Вернувшись, он протянул ей бокал белого вина и голым сел скрестив ноги на кровать.

– Ты собираешься остаться на ночь?

– Наверное, мне пора домой. Мне нужно кое-что сделать, чтобы подготовиться к понедельнику. Келли – у мамы, а Би-Джей, как обычно, с друзьями, но мне пора домой.

Он театрально вздохнул.

– Я знаю. Я для тебя просто кусок мяса. Ты используешь меня, а потом хочешь провести ночь в своей постели. Это так унизительно.

Она протянула руку и схватила его обмякший член, сжав его, и почувствовала, что он внезапно напрягся, но затем снова стал мягким. Черт, он кончил дважды за последние несколько часов, а ему было уже под сорок. Она была поражена, что он способен проявлять еще хоть какие-то признаки жизни.

– И это – премиальный кусок мяса, мой друг, без сомнения. Но я не хочу ему навредить. Кроме того, будет много других случаев, когда я буду счастлива оскорблять и унижать тебя. Поверь мне.

Он бросил на нее странный взгляд.

– Вообще-то...

Она на секунду встреовжилась.

– Только не говори мне. Ты меня бросаешь? Ты переспал с секс-символом кампуса и теперь двигаешься дальше?

Он сделал глоток пива и посмотрел ей прямо в глаза.

– Я тебя не бросаю, но двигаюсь дальше.

– О чем ты говоришь?

Он поставил пиво на столик и лег рядом с ней.

– Я собирался сказать тебе, но ты сегодня была такой горячей, как всегда, что я просто... отложил. Я инициирую досрочное прекращение контракта с университетом. Он все равно должен был истечь в апреле, но мой контракт был заключен таким образом, чтобы любая из сторон могла разорвать его без штрафных санкций. Я сообщу в университет в понедельник, чтобы они смогли найти лектора, заменить меня на оставшиеся шесть месяцев или около того, оставшихся по контракту. Всегда есть писатели, которым нужно место, где можно повесить шляпу, и регулярная зарплата на какое-то время.

– Но почему?

– Случилось кое-что.

– Вот так просто... Кое-что случилось?

– Ты же знаешь, что я чередую художественную литературу с написанием статей как фрилансер. Так вот, около двух недель назад компания, заказавшая мне довольно много длинных статей как фрилансеру, связалась со мной по поводу другого задания.

– Ты не мог подождать, пока истечет срок твоего контракта? Ты как-то говорил мне, что всегда появляются новые задания. У тебя хорошая репутация, и ты не нуждаешься в деньгах. Почему именно это? И зачем отказываться от тепленького места писателя в пользу задания?

– Я не мог ожидать завершения своего контракта. Только не ради этого.

В ответ на ее невысказанный вопрос он сказал:

– У нас не так много времени, чтобы тратить его впустую, но это задание может означать действительно большие деньги. В Центральной Африке имеетс маленький кусочек ада. На него претендуют две или три страны. Дело в правах на добычу полезных ископаемых, немного алмазов, возможно, нефть. Есть три или четыре правительственные армии и около полудюжины частных армий, воюющих друг с другом каждый день. Говорят, что худший из худших – это местный военачальник. Одни говорят, что он – бывший французский наемник, другие – что он британец. Как бы то ни было, он – сукин сын. Говорят, он ест детей, но это, наверное, просто пропаганда. Известно, что его любимый способ казни – связать человеку руки и посадить его на заостренный кол, воткнутый в землю. Острие кола... направлено прямо в... анус. Кол достаточно высок, чтобы было невозможно ногами коснуться земли. Можно попытаться удержать себя руками или использовать мышцы бедер, чтобы удерживать кол. Но, в конце концов, гравитация делает свое грязное дело.

– О, Боже.

– Вот именно. Он покрыл целые поля дюжинами, а некоторые говорят, сотнями мужчин и женщин, посаженных на эти колы. Отличный парень.

– Но как с этим связан ты?

– Вот тут история становится интересной. Как и следовало ожидать, бедные ублюдки, живущие в этом маленьком уголке ада, были просто кормом для каждой банды мародеров, проходящей через него. Они отбирают у местных жителей пищу, насилуют их женщин и забирают их мужчин и мальчиков в свои армии. Как будто это происходит в двенадцатом веке. Естественно, местные жители – овцы. Их сопротивление было сломлено давным-давно. Все начало меняться пару лет назад. Стали появляться истории о святой, появившейся из ниоткуда. Люди, в основном, представители римско-католической церкви, обращенные еще в XVII-м и XVIII-м веках, когда в этом районе были активны католические миссионеры. Рассказывают, что эта святая, женщина, может исцелять больных, воскрешать мертвых, успокаивать бури. Все типичные истории о святых. Но... и вот тут-то история становится интереснее... говорят, что везде, где она проходила, цвели цветы. Целые сады прекрасных цветов. Сейчас о таком услышишь не слишком часто.

Дебби молча смотрела на него.

– Ты в это веришь? Цветы вырастают там, где ходит эта женщина? Звучит как что-то из сказки.

Клинт потер руки и сделал большой глоток пива.

– Конечно. Это не может быть правдой, но люди там верят в эти истории. Они верят в это достаточно, чтобы начать сопротивляться главному военачальнику и другим наемникам-засранцам, работающим в этом районе. Они отказываются сотрудничать, убивают наемников, которых ловят вдали от их приятелей. Они позволяют пытать и убивать себя, вместо того чтобы дать какую-либо информацию о сопротивлении. Это сводит крутых парней с ума. Никто никогда не противостоял им, и вдруг появляется эта ЖЕНЩИНА, и внезапно у туземцев появляются яйца. Так что, в каждой армии введена награда за голову женщины, которую все называют «Цветочная Святая».

– Какое все это имеет отношение...?

Он молча посмотрел на нее, и она поняла.

– Нет!

Она села и, не отдавая себе отчета в том, что делает, смахнула пивную бутылку, и та полетела через всю комнату, разбрызгивая пиво. Она замахнулась на него открытой ладонью, и он едва успел ее поймать.

– Дебби...

– Будь ты проклят, Клинт Эббот! Ты – тупой ублюдок. Неужели каждый человек в мире – идиот с желанием умереть?

Он обхватил ее руками и держал, в то время как она пыталась его ударить.

– Дебби, не сходи с ума. Все не так как ты думаешь.

– Отпусти меня, отпусти, пока я не закричала, что меня насилуют, и твою жалкую задницу не бросили в тюрьму. Я все равно должна это сделать. Уберечь тебя от самоубийства.

Но он не отпускал ее, и, в конце концов, она перестала сопротивляться.

– Ты собираешься это сделать, не так ли?”

– У компании есть связи, и они думают, что смогут доставить меня в страну с опытным военным корреспондентом-журналистом. Парень хороший, судя по тому, что они говорят, и побывал в дюжине зон боевых действий, не получив ни царапины. Если мы сможем взять интервью у «Цветочной Святой» и ее последователей, сделать фотографии, мы сможем выставить свои собственные условия. Это совместное предприятие. У него будут клиенты для коротких статей, а у меня будет контракт на книгу. Это может принести мне гору денег. Достаточно, чтобы мне не пришлось еще работать, если я этого не захочу.

Она отстранилась от него, и ее разум заполнил образ Билла, покрытого кровью.

– Или ты можешь оказаться гниющим трупом на африканском поле с колом в заднице, воронами, выедающими тебе глаза, и гиенами, сражающимися за то, что осталось. Ты в своем уме?

Он протянул руку и нежно коснулся ее лица.

– Я понимаю, что отчасти это из-за того, что случилось с Биллом, но я буду с опытными людьми, а людей убивают и на улицах Джексонвилла. Я не собираюсь умирать на африканском поле. Я собираюсь уйти оттуда с книгой, которая поможет мне попасть на «Утреннее шоу» и «Сегодня», и, возможно, к Опре.

Они обнимали друг друга на середине кровати, и она слышала слабый шум проезжающих по шоссе машин. Трудно было поверить, что за пределами этой комнаты существует мир, в котором могут жить мясники и святые, но это было реальностью.

После паузы он сказал:

– Я пробуду здесь еще не больше нескольких недель, возможно, месяц или два, но, что бы ни случилось, я не собираюсь сюда возвращаться.

– Почему?

– Ты помнишь, как мы говорили о тебе и Билле, и о том, что у вас не все кончено. Ты напомнила мне, что я, кажется, все еще зациклен на женщине, которая изменила мне и умерла почти двадцать лет назад. Я думал об этом, и ты была права. Прошло почти двадцать лет, а у меня никогда не было серьезных отношений с любой другой женщиной. Тут что-то неправильно.

Повисла неловкая пауза.

– Когда я вернусь, а я обязательно вернусь, я поеду назад в Палатку. Я так и не попрощался как следует. Мне было слишком больно. Я собираюсь поставить в память о ней действительно красивое надгробие и постараюсь попрощаться. А потом погляжу по сторонам и поищу кого-нибудь, кого смогу полюбить так, как ты любила Билла.

Он улыбнулся ей.

– Ничего не говори. Мы – друзья. Мы хорошие друзья, но это все, что ты чувствуешь ко мне, и все, что я чувствую к тебе. А я хочу большего. Я хочу того, что у меня когда-то было. Я вернусь в Палатку, поставлю надгробную плиту с надписью: «Здесь покоится прекраснейшая леди», как в поэме Мейсфилда, и буду жить дальше.

Они лежали рядом, и через некоторое время она сказала ему:

– Выключи свет. Я передумала. Ты не возражаешь, если я останусь на всю ночь?

Когда они лежали вместе в темноте и она, наконец, почувствовала, как он расслабился во сне, она задумалась, как это произошло.

В ее жизни всегда были мужчины, которых она привлекала без всяких усилий. А теперь мужчина, которого она любила полжизни, лежал в чужой постели, мужчина, ради которого она бросила мужа, находится на другом конце страны, а мужчина, который, вероятно, был ее самым лучшим другом среди всех мужчин или женщин, собирался уехать за полмира и погибнуть.

В темноте она тихо оплакивала все, что уже потеряла и еще потеряет в будущем.

ГЛАВА 13: ТРОЕ ПОХОРОН И ПРОЩАНИЕ

Меня зовут Уильям Мейтленд. Мне сорок два года. Несколько дней назад я чуть не умер. Несколько недель назад я чуть не потерял работу. Месяц назад я потерял вторую женщину, которую любил за последние двадцать лет. Шесть месяцев назад я потерял первую женщину, которую когда-либо любил, свою семью и свой брак.

Я получил новое прозвище, международную известность, и занимаюсь сексом с женщинами, к которым я полгода назад даже бы не подошел, и возможно, в не слишком отдаленном времени займусь сексом с самой сексуальной женщиной с самой большой грудью в Западном полушарии. Эта мысль меня пугает и в то же время возбуждает.

Я вспомнил основы бокса и выбил дерьмо из человека, который увел мою жену, хотя в то же время он выбил дерьмо из меня. Я восстановил разрыв в моей семье, следую примеру человека, погибшего, пытаясь сделать мир лучше, а человек, являющимся жестоким убийцей, защитил мою семью и меня от ужасной и неотвратимой угрозы.

Я причинил боль другу, в течение многих лет, насколько я знаю, изменявшему своей жене, и, возможно, разрушил его брак, в то время как человек, убивший сотни и приказал убить тысячи, пообещал прикрывать мою спину от наркокартеля, который возможно будет преследовать меня и мою семью.

Это были странные полгода.

***

2 ОКТЯБРЯ 2005 г. – ВОСКРЕСЕНЬЕ, 10:35 ВЕЧЕРА.

Я посмотрел на сверкающую галактику огней, которая была горизонтом Нью-Йорка, и мне почти пришлось ущипнуть себя, чтобы заставить себя поверить в то, что я на самом деле нахожусь здесь, на высоте шестидесяти этажей над городом, в роскошном номере, все расходы оплачивала Си-Би-Эс. Я держал бокал по-настоящему хорошего шампанского, не знаю точно какого года, но я никогда не был истинным знатоком шампанского. Я понюхал бокал в руке и позволил нескольким пузырькам подняться в носу и пощекотатьего.

Меня по плечу похлопала красивая блондинка, стоявшая позади меня, и я посмотрел на отражения нас, стоящих рядом перед застекленным окном.

– Это нечто, не так ли?

Я кивнул.

– Я люблю Джексонвилл, хотя родился и вырос во Флориде, и должен признать, что к этому виду может пристраститься любой.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Билл. Вот почему так много мужчин и женщин бьются, истекают кровью и надрывают свои задницы, чтобы добраться до этого города. Думаю, ты не можешь сравнить его ни с каким другим местом на земле.

Я повернулся, чтобы взглянуть в глубокие голубые глаза Небесной Мадонны, для меня теперь просто Джейн, как я был для нее Биллом, и сказал:

– Вообще-то, у меня была возможность, но я отказался

Она с любопытством посмотрела на меня.

– Несколько месяцев назад, еще до того как я стал Ангелом смерти, один адвокат предложил мне попробовать себя в роли защитника в фирме с офисами по всей стране, включая Нью-Йорк.”

– И ты ему отказал?

Я снова посмотрел на ночное небо Нью-Йорка и сказал:

– Он предложил мне это в тот саамый день, когда моя жена сказала, что разводится со мной. Я был немного сбит с толку и не был готов к каким-либо большим шагам в своей жизни.

Она положила тонкую руку на мою правую.

– Должно быть, это было ужасно. Я дважды разводилась, но в первый раз мы просто отдалились друг от друга. В конце концов, мы стали просто двумя друзьями, делившими одну жилплощадь, и там не было настоящей боли. Второй раз было труднее. Я слышала, что она действительно поломала тебя.

– Примерно так и было. Она вырвала мне сердце, оторвала яйца, разрушила мою уверенность в своей мужественности. Все это она провернула со мной одновременно.

Она погладила меня по руке. Для шестидесятиминутного интервью я оделся в свой фирменный черный костюм, только на этот раз в черный смокинг с черной рубашкой и брюками. После интервью Джейн повела меня в качестве гостя в ресторан, о котором я никогда раньше не слышал, выглядящий как забегаловка, и где подавали лучшую французскую еду, которую я когда-либо пробовал, здесь или в Париже.

Я согласился дать серию интервью для ряда телеканалов Си-Би-Эс и других сетевых компаний, но в основном, именно Джейн взяла на себя обязанность показать мне город и возить меня с одного интервью на другое. Ее боссы позволили это ей, потому что полагали, что такое вложение окажется выгодной долгосрочной инвестицией.

Легко было забыть, что она – Небесная Мадонна с вечно серьезной подачей жалких пьесок об очень важных жизненных событиях очень незначительных знаменитостей. Она была забавной, очаровательной и, казалось, не осознавала, насколько была невероятно горячей, когда не была одета в свою форму телеведущей, с этими тугими, упругими сиськами, крошечной талией и задницей, за которую можно было умереть. Она была настоящей женщиной, Джейн из Пахоки.

– Ты сильно изменился, Билл. Думаю, что твоя бывшая сейчас пинает себя в задницу.

– Нет, она нашла молодого жеребца, чтобы поиграть с ним, а потом парня постарше, который оказался неплохим человеком. Я не мог ненавидеть ее, даже когда хотел. Полагаю, она может сожалеть о том, что мы прожили вместе двадцать лет. Но...

– Поверь мне, она рвет на себе волосы.

Я повернулся к ней и не смог сдержать улыбки.

– Все в порядке, Джейн. Тебе не нужно продолжать продавать. У тебя уже есть большая часть нужной пленки, а до того, как я уеду из города, у тебя будет все нужное.

Она шагнула ко мне, пока наши лица почти не соприкоснулись.

– Я не продаю шоу, Билл Мейтленд.

– Тогда что же ты продаешь?

– Я покупаю.

Она наклонилась, и мы целовались, сначала с сомкнутыми губами, а затем с открытыми ртами, и ее свободная рука опустилась на мою поднимающуюся эрекцию и начала тереть и сжимать ее.

Я отстранился от нее и спросил:

– Ты уверена, что это хорошая идея?

– Думаю, это – великолепная идея.

Затем она опустилась на колени, расстегивая молнию, так, что были видны ее длинные ноги в прозрачных чулках, и одним плавным движением заглотила меня почти целиком. Я смотрел на нее сверху вниз и все еще не мог поверить, что женщина, которую я видел по телевизору в течение нескольких лет, стояла на коленях и сосала у меня.

Она отстранилась, взяла мой влажный член в нежную руку и сказала:

– Я хотела сделать это с того дня в здании суда. Не знаю, что это было, но, Боже, мне было жарко, наверное, потому, что я почти чувствовала запах киски той женщины-детектива, что была с тобой. Из нее текло. Вы, ребята, были так чертовски очевидны. Все вокруг знали, что вы собираетесь сделать. Я слышала, что ты сделал с ней свое дело в одном из ваших пустых кабинетов. Это правда?

– Джентльмен никогда не скажет.

Она сжимала, сосала и дергала, и я, наконец, не выдержал и сказал:

– Да. Мы сделали это в одном из пустых кабинетов.

– Она была хороша?

– Не знаю. Если ты голоден и ешь лучший в мире бифштекс так быстро, что даже не жуешь его, то не знаешь, хорош он или нет. Ты просто знаешь, что тебе это необходимо.

Она сделала глубокий вдох, а затем отпустила его и улыбаясь, посмотрела на меня.

– А сейчас ты голоден?

Я придавил ее вниз и опустился на колени рядом с ней, запустив руку под ее трусики. С нее капало, и мои пальцы стали мокрыми. Я начал вылезать из смокинга и одновременно пытаться стянуть штаны.

– В комоде, – сказала она, указывая на комод у входа в номер. Я подошел и открыл его, обнаружив пачку презервативов.

– Ах ты, маленькая шлюха. Ты была готова к этому, не так ли?

– С тех пор как ты приехал в город. Никогда раньше не спала с Ангелом.

– Надеюсь, я тебя не разочарую. Это высокая репутация, нужно ей соответствовать. А, как ты можешь видеть, я не самый большой парень в мире.

Она наклонилась и сжала его.

– Достаточно большой, детка, достаточно большой.

Я надел презерватив и встал на колени между ее длинными ногами. Я провел пальцами по ее щели, и с нее капало. Я поднес пальцы к ее губам и смотрел, как она облизывает их.

– Ты – такая шлюха.

В первый раз я продержался минут пять. Через двадцать минут она снова подняла меня, и я продержался двадцать минут, прежде чем кончил ей в рот. Я использовал второй презерватив, но когда я был уже близок, она заставила меня вытащить, снять его и засунуть мой член, бывший таким твердым, что было даже больно, в ее рот, и заставила его почувствовать себя лучше.

Третий раз случился часа через два, когда мы лежали в кровати, напомнившей мне кровать на Бон Шанс, по крайней мере, по размеру. На этот раз она оседлала меня в позе обратной ковбойши. Я видел такое в порнофильмах, но никогда раньше не делал этого. Наверное, я был не особенно просвещенным в сексуальном плане. Миссионерская, по-собачьи, анал и оральные ласки, мне этого было достаточно с Дебби, а потом и с Алиной.

Наблюдать за ней и представлять ее в ее же телевизионном образе, и накладывать это на обнаженную фигуру, скользящую вверх и вниз по моему члену, влажному от ее соков, было странным ощущением. Я почти чувствовал, что нахожусь вне своего тела, наблюдая за собой со стороны, за исключением того, что ощущения того, как я вбиваю себя в нее так глубоко, как только могу, каждый раз, когда она опускается на меня, было слишком реальным.

Позже она лежала, прислонившись спиной к моей груди, а я обхватил ладонями ее потные груди и играл с двухсантиметровыми сосками.

– Я все еще не могу в это поверить.

– Поверь, мистер Мейтленд. Это все реально, и ты внутри меня чувствовался очень реально несколько минут назад.

Я поцеловал ее в затылок и сказал:

– Я никогда не мог даже и мечтать об этом шесть месяцев или год назад.

Она повернулась ко мне и поцеловала в ответ.

– Прошло всего шесть месяцев, Билл. Это мне больше года не казалось реальным, после моего разрыва со вторым бывшим. Я чувствовала себя, честное слово, как будто изменяла ему, а ведь мы были разведены некоторое время. Но иногда, не так уж часто, когда я просыпалась рядом с парнем, я испытывала мгновенную вспышку вины и удивлялась, как я могла так поступить с ним, моим бывшим. А ведь я была замужем всего четыре года.

– Это заняло целый год?

– Чтобы перестать чувствовать себя виноватой? Нет, около полугода. Но еще полгода он мне снился.

Она откинулась назад.

– Я знаю, Билл, тебе кажется, что с тех пор как ты стал холост, прошло сто лет. Но мы все были одиноки до того, как поженились. Вне брака тоже есть жизнь. Нас миллионы, и большинство из нас довольно счастливы, большую часть времени. Просто перестань быть таким серьезным. Веселись, и если это должно быть по-другому, оно произойдет.

Утром я проснулся с ней, прижавшейся ко мне, с ее сладко пахнущим ароматом вокруг меня, и понял, где я и с кем. И впервые, если не считать ночей, проведенных с Алиной, я не чувствовал себя так, словно проснулся в кошмаре, потерянным и одиноким.

***

5 ОКТЯБРЯ 2005 г. – СРЕДА – ПОЛДЕНЬ

Несчастья приходят по трое подряд.

Я стоял позади вдовы, во втором ряду скорбящих. Мы стояли, в то время как почетный караул полиции стрелял из винтовок в сверкающее безоблачное небо. Она была одета в черное, как и ее дочь. Похоже, тут была половина офиса шерифа Джексонвилла.

Я ловил на себе суровые взгляды, когда люди думали, что я не вижу. Некоторые даже не потрудились отводить взгляд, просто уставившись на меня, когда я ловил их взгляд. В первом ряду стоял шериф Найт. Он посмотрел на меня, когда я вошел в церковь, заполненную синими мундирами. Я уставился прямо на него. Я не винил его за его чувства, но из-за меня убили Джеймса. Самое меньшее, что я мог сделать – это присутствовать на его похоронах.

Я приехал на своей машине на кладбище Эвергрин на 45-й улице. Когда похоронная процессия въехала на кладбище, движение было перекрыто на многие мили. Мне пришлось пройти почти полмили пешком, и к тому времени как я добрался до места захоронения, мне было жарко, и я вспотел. Здесь были стулья почти на сотню человек, а еще, должно быть, четыреста стояли.

Я пробирался сквозь толпу синих, и они рассасывались, когда я шел среди них. Когда я добрался до ряда сидений сразу за Элексус Джеймс, я уставился на полицейского, сидящего позади нее. В этом не было необходимости, но он встал и отошел. Я сел позади него и похлопал ее по плечу.

Я не видела ее с того самого дня, когда она была в больничной палате Джеймса. Он держался долго. Чтобы умереть, ему потребовалось еще четыре дня. Казалось, за эти четыре дня она постарела на десять лет.

– Миссис Джеймс, мне очень жаль, что меня не было в городе, когда умер ваш муж. Мне не хотелось разговаривать по телефону, вернуться раньше я не мог, но хотел прийти и лично выразить свои соболезнования. Он был хорошим человеком.

Какое-то мгновение она молча смотрела на меня. Глаза у нее были красные, но сухие. Казалось, у нее больше не осталось слез.

Она по-прежнему ничего не говорила, но симпатичная девочка-подросток, сидевшая рядом с ней, заплакала и сказала:

– Ты… Ты…

– Нет, Кониша! Нет!

Она перевела взгляд с дочери на меня.

– Она молода, мистер Мейтленд, и это... сильно ударило по ней. Пожалуйста, простите ее. Она молода, и мы тоже...

Я ошибся. У нее еще оставалось немного слез.

Найт встал рядом и обнял ее. Он сел рядом с ней и обнимал ее всю церемонию похорон. Больше она на меня не оглядывалась. И он тоже.

Пока я сидел и слушал священника, мои мысли вернулись к прошлому четвергу. Похоже, та же группа людей в синем окружала жену, дочь и сына Хаузера. Его сын был в форме рейнджера, которую он даже не переодел после прибытия из Афганистана через военно-морскую авиабазу Джексонвилла прямым рейсом.

Из Мичигана прилетели родители Хаузера, а еще у него были брат и сестра, прилетевшие из Алабамы и Калифорнии соответственно, со своими детьми. Я намеренно опоздал на кладбище Оуклон на бульваре Сан-Хосе, но копы знали, кто я такой, как и фотографы телевидения и прессы, которые меня фотографировали.

Похороны проходили под пасмурным небом, грозившим в любую минуту пролиться дождем. Относительная темнота казалась более подходящей для прощания, чем наблюдение за людьми, несущими гроб с твоими смертными останками к месту твоего последнего упокоения в тот день, когда ты мог бы собираться на пляж. Стоял типичный для Джексонвилла октябрьский день, не по сезону теплый.

Еще в четверг я ждал, пока священник закончит, полицейский отряд выстрелит в небо, а друзья Хаузера попрощаются с его вдовой. Найт только кивнул мне. У меня было такое чувство, что он еще долго будет преодолевать свою обиду на меня, если вообще когда-нибудь сможет преодолеть.

В конце концов, остались только телевизионщики, ожидающие на приличном расстоянии с неподвижными операторами, семья Хаузера, несколько полицейских и я. Я подошел к миссис Хаузер и она протянула мне руку. Ее сын и дочь уставились на меня с непроницаемым выражением. Не знаю, что бы чувствовал я, глядя на человека, каким-то образом ответственного за смерть моего отца.

– Я рада, что вы пришли, мистер Мейтленд. Я хотела, чтобы Молли и Берт смогли встретиться с вами. Я рассказала им о том, что случилось и почему, и сказала, что их отец вами восхищался. Я не хотела, чтобы у них сложилось ложное впечатление о том, что произошло.

Молли Хаузер просто уставилась на меня, покачала головой со слезами, бегущими по ее лицу, и поплелась прочь. Мать последовала за ней, схватила ее за плечи и притянула к себе.

Берт Хаузер был почти точной копией своего отца – худощавый, ростом метр восемьдесят восемь, но с густой шевелюрой песочного цвета. Он заложил руки за спину, словно на параде. Мундир его был помят, но ботинки начищены до блеска.

– Моя мать рассказала мне... о том, что случилось, мистер Мейтленд. Я ценю, что вы пришли сюда. Папа оценил бы этот жест.

– Он был хорошим человеком и хорошим полицейским... сержант, не так ли?

– Да... я... эээ... если...

Он остановился на мгновение и глубоко вздохнул.

– Я – солдат, мистер Мейтленд. Я завербовался, зная, что могу не вернуться. У меня есть невеста, и она... она знает, что может произойти. Но от своего отца такого не ждешь...

Он покачал головой и посмотрел куда-то вдаль.

– Ему нравилось то, что он делал. Он был немного разочарован тем, что я решил сделать карьеру в армии, но понимал меня, а я понимал его. Я бы никогда не сказал маме, но, думаю, если бы он знал, что умрет, то предпочел бы уйти именно так, нежели медленно умирать от рака или чего-то в этом роде.

Он опустил глаза и потер губу указательным пальцем.

– Врачи сказали, что при вскрытии обнаружили проблемы с сердцем. Через несколько месяцев или больше у него, вероятно, случился бы приступ или появились бы симптомы. Его забрали бы с с работы на улицах и усадили за стол, если бы не выгнали на пенсию. Ему бы это не понравилось.

Я протянул ему руку, и он пожал ее, не глядя на меня. Я ушел, оставив его одного возле того места, где должен был быть похоронен его отец. Я подумал, что ему, по крайней мере, повезло, что у него есть могила, которую он может посетить. Я не был в шахте, где был похоронен мой отец, с тех пор как мне исполнилось восемь лет, и, вероятно, никогда не вернусь туда.

Пожимая ему руку, я услышал щелканье фотоаппаратов и решил, что фото где-то появятся.

Когда я уходил с похорон Джеймса, щелкали все те же камеры. Я знал, какие будут заголовки.

«Смертоносное прикосновение Мейтленда продолжается».

Вокруг меня умирали люди. Хорошо это или плохо. Когда меня впервые назвали Ангелом Смерти, это казалось почти забавным, но люди стали относиться ко мне по-другому. Некоторое время назад это перестало быть забавным, особенно потому, что я начал удивляться сам себе.

О, и третья плохая вещь...

Через два часа, после того как я ушел от Берта Хаузера, я ехал по асфальтированной дороге под аркой Старого городского кладбища. Это было маленькое кладбище в черной части Джексонвилла. Оно казалось пустынным, если не считать грузовиков Четвертого и двенадцатого каналов, припаркованных прямо у входа.

Съемочные группы стояли снаружи грузовиков и смотрели на меня, когда я подъехал, но я уже был рядом с ними, прежде чем они смогли нацелить на меня свои камеры. Я ехал по извилистой дороге, пока не увидел справа небольшую группу машин. Я притормозил за одной из них и вышел. Возле открытой могилы стояла небольшая группа людей, всего человек тридцать. На подставке стоял гроб, а перед ним – черный священник.

В первом ряду скорбящих сидела маленькая черноволосая женщина в окружении трех здоровенных мужчин. Когда один из мужчин, встревоженный шумом толпы, повернулся ко мне, я заметил сходство. Это был Шон Смит, но постарше и потяжелее. Все они повернулись, чтобы посмотреть на меня, когда первый, заметивший меня мужчина, быстрым шагом направился ко мне.

– Убирайся отсюда к чертовой матери, – сказал он, сжав кулаки. Он был ростом около метра восьмидесяти восьми, мускулистый. Он весь дрожал. Один из мужчин со старухой подошел к нему сзади.

– Эдди, не надо. Не делай этого при маме.

– Я убью его голыми руками, если он не уберет отсюда свою задницу. Сейчас же.

Я вытянул руки перед собой ладонями в примирительном жесте. Он был выше меня на пятнадцать сантиметров и, вероятно, на полсотни килограмм тяжелее. Даже с навыками бокса, что у меня были, я не хотел связываться с ним, тем более что на его месте я, вероятно, чувствовал бы то же самое.

– Мистер Смит? Вы ведь Эдди Смит, старший брат Шона, верно? А вы – Карл, верно?

Карл Смит положил руку на плечо Эдди и сказал:

– Мистер Мейтленд, пожалуйста, убирайтесь отсюда. Мой брат – законопослушный человек, но сегодня плохой день для него, для всех нас. Не делайте все еще хуже.

Эдди Смит оттолкнул руку брата и уставился на меня.

– Где фотографы, кусок дерьма? Просто не мог упустить еще один шанс получить немного больше рекламы. «Ангел Смерти приходит на похороны полицейского-убийцы». Держу пари, что таблоидам это понравится.

– Никаких фотографов, и я не задержусь надолго, если вы дадите мне всего пару минут. Я собирался остаться на заднем дворе до окончания службы и перекинуться парой слов с вашей матерью, если смогу.

– Убирайся от нее, от нас. Я скорее убью тебя, чем позволю причинить ей еще больше боли. Ты убил ее ребенка, придурок. Моего младшего брата.

– Эдвард!

К нему сзади подошла седовласая женщина. Она тяжело опиралась на трость. Она выглядела так, будто весила сорок пять килограмм, если была мокрой насквозь, и все же она родила четырех драчливых сыновей.

– Мама, возвращайся. Это – тот самый кусок дерьма…

– Эдвард, я – не одна из твоих подружек-шлюх, и здесь – похороны твоего брата. В этот день ты не будешь говорить на таком языке.

Она уставилась на меня, ее лицо было изборождено морщинами. Я не мог себе представить ее, когда она была молодой женщиной, зачавшей и родившей этих сыновей.

– Миссис Смит…

– Мистер Мейтленд, почему вы здесь?

– Я пришел выразить соболезнования в связи с вашей потерей, миссис Смит.

– Ты – чертов лицемер. Из-за тебя его убили, и у тебя хватило наглости прийти сюда и...

– Эдвард, проявите хоть немного уважения к своему брату. Мистер Мейтленд, вы могли бы прислать открытку. Почему вы сочли необходимым явиться лично? Вы должны знать, что мои сыновья очень расстроены. Шон был моим ребенком, нашим ребенком, и они помогали растить его, после того как умер мой муж, когда он был совсем маленьким.

– Мне очень жаль, что я вмешался в ваше личное горе, миссис Смит. Я просто хотел, чтобы вы знали: мне жаль, что все так обернулось. Я никогда не хотел, чтобы все закончилось так. Я знал, что Шону, возможно, придется отсидеть какое-то время в тюрьме, но люди выходят и оттуда. Он мог бы построить новую жизнь, другую жизнь, и у него было много друзей. Он мог бы вернуться.

К нам присоединился молчавший брат, Сайрус.

– Вернуться кем? Продажным копом, который выстрелил человеку в спину и убил его? Как можно вернуться после такого? Я пытался вразумить его, но он думал, что это – конец всему. Когда он потерял Мелани, у него словно сердце выскочило из груди. Я знал, что он собирается сделать что-то безумное, но он бы не сделал этого, и не потерял бы Мелани, если бы вы не продолжали его преследовать.

– Теперь все кончено. Все кончено, мистер Мейтленд. Мы похороним моего брата и будем жить дальше. Я ценю, что у вас хватило порядочности прийти сюда и поговорить со мной, – сказал Эдди Смит. – Мы продолжим нашу жизнь в качестве семьи полицейского-убийцы, убившего трех человек, а затем застрелившего двух своих коллег-полицейских, прежде чем те пристрелили его как бешеную собаку. Это то, с чем мы будем продолжать, и то, что мы должны будем сказать его племянницам и племянникам, внучатым племянницам и племянникам, когда те появятся. Вот что мы расскажем им о моем младшем брате.

Я покачал головой и взял его мать за руку. Она напряглась, но не отстранилась.

– Нет, скажите им, что ваш младший брат, ваш сын, миссис Смит, был хорошим и храбрым полицейским. Он спасал жизни и наказывал плохих парней. Он заслужиdftn похвалы. Его любили и уважали люди, с которыми он служил. Он служил обществу десять лет. В его послужном списке никогда не было ни единого изъяна, но потом он влюбился. Любовь заставляет людей делать странные вещи. Он совершил ошибку, и это стоило ему жизни, но то, как он умер, не меняет того, как он прожил свою жизнь. Может быть, публика всегда будет смотреть на него как на полицейского-убийцу, но вы можете сказать его племянницам и племянникам, что он был хорошим полицейским и хорошим человеком, и есть записи, подтверждающие это.

Возвращаясь к своеve Эскалэйду, я знал, что они, вероятно, никогда не простят мне ту роль, которую я сыграл в смерти Шона. Но они не совершали преступлений Шона. Просто всю оставшуюся жизнь им придется за них платить. Я надеялся, что мои слова хоть немного помогут им вспомнить то хорошее, что сделал Шон Смит за свою короткую жизнь.

Я чувствовал себя чертовски усталым и надеялся, что все, наконец, закончилось. Однако, уезжая от семьи Смита, я не знал, что в больнице после тридцати шести часов умрет Джеймс. Мне предстояло посетить еще одни похороны, прежде чем я смогу попытаться забыть о Шоне Смите. Я также знал, что, как бы я ни старался, я никогда этого не сделаю.

Перестрелка заняла всего несколько секунд, но волны от этих секунд изменят жизнь на долгие годы. Самое печальное, что за последние десять с лишним лет я понял, что так всегда и бывает. Эпизоды насилия никогда не заканчиваются красиво и аккуратно, может быть потому, что жизнь не такова.

***

5 ОКТЯБРЯ 2005 г. – СРЕДА – 3 ЧАСА ДНЯ.

Она думала, что опоздала. К тому времени, когда она нашла парковку в международном аэропорту Джексонвилла, добралась до терминала вылета и нашла билетную кассу «Юнайтед», было уже три часа дня. Она знала, что Клинт вылетает рейсом в пять тридцать, и он сказал, что должен быть в аэропорту самое позднее в три, чтобы успеть на этот рейс.

Она огляделась, пытаясь разглядеть его стройную фигуру, увенчанную темными волосами с проседью, но вокруг было так много людей. Это было глупо, глупо, но, хотя они и попрощались в тот вечер, когда он рассказал ей о своем африканском приключении, она чувствовала, что слишком много осталось недосказанным.

Он сам нашел ее. Она обернулась и увидела, что он стоит с двумя чемоданами у ног.

– Ты действительно пытаешься сделать так, чтобы мне было трудно улететь, не так ли?

Она была в его объятиях и целовала его так сильно, как только могла. Она услышала смех, и даже легкие аплодисменты пассажиров, обтекавших их. Наконец, они расстались, и она увидела, что его рубашка намокла от ее слез. Он странно посмотрел на нее, и она поняла, что его глаза затуманились.

– Зачем ты это делаешь, Дебби? Я знаю, что ты меня не любишь. Я – твой друг, но я никогда не думал и не говорил, что я – нечто большее. Неужели я все это время неправильно истолковывал сигналы?

Она взяла его за руку и сказала:

– У нас есть несколько минут?

Он огляделся, потом сказал:

– Наверное, несколько минут есть. Давай найдем место, где можно присесть и выпить кофе, но я не могу ждать долго.

Они нашли Старбакс, и он сделал заказ, пока она сидела за единственным свободным столиком. Через несколько минут он подошел с их капучино и сказал:

– Почему-то это снова похоже на Дежа Вю.

Она пила, чтобы хоть чем-то занять руки и не смотреть ему прямо в глаза.

– Я рад, что ты пришла, Дебби. Я рад, что у меня появилась возможность попрощаться, но что происходит? Что, черт возьми, означал этот поцелуй?

Наконец, она заставила себя посмотреть на него. Он был просто Клинтом. Это заставляло ее чувствовать себя чертовски хорошо, но в то же время пугало.

– Я знаю...

Она глубоко вздохнула.

– Я знаю, ты говорил, что не любишь меня. Ты никогда не делал из этого секрета, а я никогда не говорила, что люблю тебя. Мы – друзья с привилегиями, но я люблю тебя как друга. Ты даже не представляешь, насколько ты стал важным в моей жизни. Неважно, насколько дерьмово я себя чувствовала, неважно, насколько виноватой я себя чувствовала, неважно, насколько плохо я себя чувствовала, ты был рядом со мной.

Он ухмыльнулся своей знакомой улыбкой, небрежно махнул рукой в сторону ее тела и сказал:

– Хорошо, Деб, но это не было тяжелой ношей. В мире полно парней, которые убили бы ради удовольствия утешить тебя. Как говорится в старой поговорке, это – тяжелая работа, но мужчина должен делать то, что должен делать мужчина. Ты помогла мне не потерять голову.

Он потянулся и взял ее за руку.

– Ты слишком мало ценишь себя, Деб. Ты помнишь, что я говорил. Есть парни, готовые умереть за твою улыбку – не за твое тело, не за секс с тобой, а за твою улыбку. Если бы я мог полюбить кого-нибудь, если бы я мог когда-нибудь собраться с мыслями и забыть свою жену, я мог бы увидеть себя с тобой. Дело в том, что к тому времени, как я туда доберусь, ты вновь будешь с Биллом. Время для нас никогда не придет.

– Почему ты так говоришь? Почему ты не веришь мне, когда я говорю тебе, что мы с Биллом никогда больше не будем вместе, никогда?

Он улыбнулся и провел пальцем по ее щеке.

– К сожалению, ты никогда не узнаешь, каково парню просто смотреть на тебя. Ты не можешь мыслить как мужчина, поэтому никогда не узнаешь, как мы смотрим на женскую красоту. Поверь мне, ты – очень редкое сокровище. Почему я так уверен, что ты вернешься к Биллу? Потому что ты все еще любишь его, потому что у тебя изменяется выражение лица, когда упоминается его имя, потому что ты чертовски злишься, когда упоминается его имя. Нельзя так злиться на людей, которых оставляешь позади.

– Я не вернусь, потому что не хочу. Наш брак умер медленной, мучительной смертью, и я не вернусь к нему, но даже, даже если бы я захотела, он никогда не возьмет меня обратно. Не могу сказать почему, но он этого не сделал. Он пошел дальше.

– Я не скажу, что писатели – экстрасенсы, но мы довольно хорошо разбираемся в человеческих эмоциях, и я довольно хорошо читаю людей, как старый газетный репортер и писатель. Он был влюблен в тебя в тот вечер, когда я встретил его у тебя. Это было написано у него на лице.

– Возможно, но ты не видел его в тот вечер, когда мы встретились в его квартире с ним и Алиной. Может быть, он и любил меня, и я была достаточно эгоистична, чтобы думать, что он всегда будет любить, но сейчас он влюблен в нее.

– Он не был бы первым мужчиной или женщиной, влюбившимся в двоих одновременно.

Она снова сосредоточилась на своем стакане.

– Даже если ты меня не любишь, я знаю, что тебе нравится заниматься со мной любовью. Если ты думаешь, что у нас было жарко, оставайся со мной, не садись в этот проклятый самолет, и я осушу тебя так, что тебе каждую ночь будет требоваться капельница. Мы испробуем каждую позицию в Камасутре и придумаем несколько новых.

Он только улыбнулся ей.

– Думаю, ни одна женщина, ни один человек никогда не делал мне такого комплимента, Деб. Если бы дело было только в сексе, черт, я бы остался. Если бы я не знал, что ты влюблена в другого мужчину, я бы серьезно подумал о том, чтобы завоевать тебя ради себя. Я понятия не имею, каково это – видеть тот взгляд в твоих глазах, который появляется у тебя, когда ты слышишь его имя. У меня такое чувство, что это было бы замечательно, но...

– Но...?

– Я не знаю, как это объяснить, а очень хотел бы. Я просто чувствую, что это – то, что мне надо сделать, то, что я должен сделать. Точно так же, как тогда, когда я должен был написать тот первый роман, и это изменило мою жизнь. Я не знаю, что я найду в Африке, но чувствую, что не смогу прожить остаток своей жизни, не зная, что я упустил.

Потом она снова заплакала и возненавидела его.

– Не знаю, почему я не могу заставить тебя понять, Клинт. У меня в животе такое ужасное чувство, что когда ты уйдешь в зону посадки, это будет последний раз, когда я тебя увижу. Я не думаю, что ты вернешься. Я думаю, что ты умрешь там, и эта мысль... опустошает меня. Билл... Билл никогда не вернется. Дуг уехал, и я больше его не увижу, и ты готовишься меня покинуть. Мой муж, мой любовник, мой друг. Такое чувство, что я теряю все.

Он повернулся, чтобы обнять ее.

– Может, и так, но все не так. У тебя есть дети, хорошая работа, друзья и твой бывший, работающий в одном с тобой здании. Он жив, и я вернусь. Твоя женская интуиция и раньше ошибалась.

Он опустил руки и полез в бумажник. Не глядя на нее, он взял смятый чек и положил его на стол. Он сделал ей знак, и она взяла его. Это был чек на десять тысяч долларов, выписанный на ее имя. Рядом он положил сложенный лист белой копировальной бумаги.

– Что это?

Он намеренно опустил глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.

– Я, эээ... Мне нужно попросить тебя об одолжении, Деб, о большом одолжении, и я не хочу, чтобы ты расстроилась, когда я скажу тебе, в чем дело, хорошо?

– Какого рода одолжение?

Но, уже задавая этот вопрос, она вспомнила их ночной разговор и поняла, о чем он.

– Я планирую вернуться, но в жизни нет ничего определенного, и если я этого не сделаю...

Он сделал последний глоток капучино.

– Я собирался отправить тебе это письмо вместе с чеком из Лондона, где мы остановимся, прежде чем отправиться в Африку. Это судьба, что ты появился здесь.

Он указал на чек и бумагу.

– Я хотел бы, чтоб ты обналичила его и положила на свой счет. Если я не вернусь, это будет платой за довольно большой мраморный памятник. Я хочу, чтобы ты поставила его на ее могилу. Это – на кладбище Мемориальных садов Палатки. Сейчас там только маленькое надгробие... Я... после ее смерти я не был... по-настоящему счастлив с ней, и не поставил на ее могиле ничего, кроме самого минимума.

Он снова полез в бумажник и вытащил старую потрепанную цветную фотографию. Она была запечатана в пластик, так что, довольно хорошо выдержала разрушительное воздействие времени. Женщина с длинными прямыми черными волосами до пояса сидела в изгибе огромного ствола дерева на роскошно подстриженной лужайке, а позади нее стояло большое здание, должно быть, здание суда.

На ней была зеленая блузка поверх темно-зеленой короткой юбки, задравшейся на бедрах, когда она сидела, глядя вперед, улыбаясь тому, кто делал снимок.

– Я носил ее двадцать пять лет, – сказал он, закусив губу, – Это – последняя ее фотография, когда она еще меня любила. Ты же видишь, какая она была красивая. Слишком красивая, чтобы умереть такой молодой. Ей было всего двадцать четыре года, всего двадцать четыре.

Он уставился на нее, и Дебби почувствовала, что он ушел куда-то, где существовали только два человека.

Он глубоко вздохнул.

– Мне давно следовало это сделать. Она... она была единственным ребенком в семье, и ее родителей больше нет. Мои родители умерли несколько лет назад, а мой брат никогда по-настоящему не знал ее. Он живет в Канаде. Все наши друзья давно ушли, разлетелись на все четыре стороны.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Дебби. Интересно, посмотрит ли еще хоть один мужчина на нее так, как он смотрел на выцветшую фотографию на столе?

– Она была так красива. До того как все рухнуло, она была так же прекрасна внутри, как и снаружи. Но я... единственный оставшийся в живых, кто знает, какой красивой, какой замечательной она была. Если со мной что-нибудь случится...

Он взял ее за руку.

– Нехорошо, что ее так забыли. Если бы у нас были дети, нашелся бы кто-нибудь, кто оплакивал бы ее, приносил бы цветы, поддерживал бы ее память. Это немного, но все, что я могу сделать, это поставить памятник, гранитную плиту, чтобы сказать людям, проходящим мимо, что здесь жил и похоронен кто-то особенный.

– Я хочу, чтобы на памятнике написали ее имя «Маргарет Элиза Эббот», даты – 3 января 1956 года и 7 ноября 1980 года и вот эти слова: «Здесь лежит Прекраснейшая леди». Эти десять тысяч долларов должны с лихвой покрыть расходы.

– Нет.

Она попыталась отстраниться, но он удержал ее за руку.

– Не думаю, что тебе придется это делать. Я рассчитываю вернуться и хочу сделать все сам. Я хочу попрощаться с ней должным образом, но не могу вынести мысль о том, что могу умереть и позволить ей остаться забытой. Я не хочу, чтобы ты что-то делала, пока не будешь уверена, что я не вернусь. Сделай это ради меня, Дебби. Будь моим другом.

Она закрыла глаза и почувствовала, как он отпустил ее руку. Он сунул чек ей под ладонь. Он поцеловал ее в щеку и встал. Когда она открыла глаза, он и фотография любви всей его жизни исчезли.