Слепая бабушка ч.2 конец

На следующий вечер после той ночи, когда Артём впервые попробовал её языком, в их маленькой квартире висела непривычная тишина. Дождь за окном утих, оставив после себя только сырость и лёгкий гул ветра. Артём сидел за столом, ковырял ложкой остывший суп, но мысли его были далеко — в той темноте, где её дрожь и тихие стоны всё ещё звучали в ушах. Ольга Ивановна устроилась на диване, подложив под спину подушку, и слушала, как он жуёт, как ложка звякает о миску. Её слепота давно отточила слух — она различала малейшие шорохи, улавливала его настроение по дыханию, по тому, как он двигался. И теперь, после той ночи, она чувствовала его иначе — не только как внука, но как мужчину, чьи желания стали частью её собственной кожи.

Её пальцы теребили край ночнушки, мысли путались. Она всё ещё ощущала тепло его губ там, внизу, его неуклюжие, но такие нежные движения. Ей было стыдно признаться, но это тронуло её глубже, чем она ожидала. Впервые за годы она почувствовала себя не просто старой обузой, а женщиной, желанной, живой. И это чувство — острое, почти забытое — толкнуло её на что-то новое. Она хотела ответить ему, отблагодарить за ту ночь, когда он подарил ей волну, о которой она и не мечтала. Но как? Её опыт с мужем был простым, без затей — только тело к телу, без лишних ласк. А тут… она вспомнила, как давно, в молодости, слышала от подруг про "это" — про губы, которые дарят мужчине наслаждение. Тогда она отмахнулась, посмеялась, но теперь идея засела в голове. Ради него, ради её Артёмки, она могла попробовать.

— Ты чего сидишь, как в воду опущенный? — нарушила она тишину, голос был хриплым, но мягким. — Суп не лезет?

Он отложил ложку, повернулся к ней.

— Да ем я, — ответил он, чуть улыбнувшись. — Просто задумался.

— О чём? — спросила она, хотя уже знала ответ — чувствовала его по запаху пота, по лёгкой дрожи в голосе.

— О тебе, — признался он тихо, и в его тоне не было привычной стеснительности.

Она кашлянула, откинулась на подушку. Её сердце заколотилось — не от страха, а от чего-то тёплого, почти родного. Она решилась.

— Иди сюда, — позвала она, похлопав по дивану. — Посидим.

Он встал, подошёл, сел рядом. Она нащупала его руку, сжала — грубую, чуть влажную от усталости. Её пальцы прошлись по его запястью, чувствуя пульс, быстрый и горячий.

— Ты вчера… — начала она, голос дрогнул, — постарался для меня. Я ж не ожидала такого… И мне… понравилось.

Он замер, не зная, что сказать. Щёки его вспыхнули, но в темноте она этого не видела — только чувствовала жар его кожи.

— Правда? — выдохнул он. — Я боялся, что тебе не по себе будет.

— Было сперва, — призналась она, усмехнувшись. — А потом… хорошо. Ты молодец, Артёмка.

Он улыбнулся шире, придвинулся ближе. Она вдохнула его запах — не мыло, а что-то резкое, мужское, от работы и жары. Её слепота обострила всё: она слышала, как он дышит, как скрипит диван под ним, и это будило в ней желание — не просто угодить, а разделить с ним что-то своё. Она сглотнула, решилась.

— Хочу тебе тоже… — сказала она тихо, почти шёпотом. — Чтоб тебе хорошо было. Как вчера мне.

— Это как? — спросил он, голос дрогнул от удивления.

Она замялась, пальцы сильнее сжали его руку.

— Ну… — начала она, чувствуя, как жар заливает лицо. — Слышала когда-то… что можно… ртом. Для мужчины. Никогда не пробовала, но… если хочешь, сделаю.

Он замер, дыхание сбилось. Он не ожидал этого — даже в самых смелых мыслях не рисовал её такой. Сердце заколотилось, в горле пересохло.

— Бабуль… — выдохнул он. — Ты серьёзно?

— А что такого? — ответила она, стараясь скрыть смущение за твёрдостью. — Ты для меня вчера… а я для тебя теперь. Не чужие ведь.

Он молчал секунду, потом кивнул, хотя она не видела.

— Хочу, — сказал он тихо, голос дрожал от предвкушения.

Она отпустила его руку, потянула его за штаны, помогая стянуть их. Он лёг на спину, чувствуя, как диван прогибается под ним. Она опустилась ниже, медленно, неуверенно, нащупывая его бёдра. Её пальцы коснулись его члена — твёрдого, горячего, чуть влажного от возбуждения. Она вздрогнула, но не отступила. Наклонилась, вдохнула его запах — резкий, терпкий, неидеальный, но родной. Её губы коснулись его кончика, и он тихо застонал, сдерживаясь, чтобы не спугнуть её.

Она начала осторожно, неуклюже — языком, потом губами, обхватывая его сильнее. Ей было непривычно: вкус солоноватый, текстура странная, чуть липкая. Она старалась, водила языком вдоль него, брала глубже, но неумело — иногда зубы слегка задевали, и он вздрагивал. Это был не лепной минет из фантазий, а что-то настоящее, сырое, их. Она морщилась от лёгкого отвращения, но возбуждение — от его стонов, от его дрожи — пересиливало. Это был её внук, её кровинка, и она хотела его порадовать.

— Так… нормально? — спросила она хрипло, отстранившись на секунду.

— Да… — выдохнул он, сжимая одеяло. — Очень… Продолжай, пожалуйста.

Она вернулась, стараясь лучше — глубже, мягче, чувствуя его напряжение. Её слух улавливал каждый его вздох, каждый шорох, и это подстёгивало её. Он задрожал сильнее, тело напряглось, и вдруг он кончил — резко, с тихим стоном, прямо ей в рот. Она не ожидала этого, замерла, чувствуя, как горячая струя заполняет её. Ей было чуть противно — вкус горьковатый, непривычный, — но она сглотнула, не отпуская его, пока он не расслабился. Возбуждение, странное и тёмное, пульсировало в ней — она сделала это для него, и это связало их ещё сильнее.

— Ох… — выдохнул он, когда она отстранилась, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Бабуль, ты… я не думал…

— Ну и ладно, — буркнула она, но голос был мягким. — Хорошо тебе?

— Лучше не бывает, — ответил он, всё ещё задыхаясь. — А тебе… не противно было?

— Чуток, — призналась она тихо. — Но ничего. Ради тебя можно.

Он придвинулся, обнял её, чувствуя её тепло. Она легла рядом, сердце колотилось — от смеси стыда, гордости и чего-то нового, что она не могла назвать.

Через неделю их близость стала проще, свободнее. Её слепота обострила всё: она чуяла его желание по запаху, по звуку шагов, по тому, как он дышал рядом. Она меньше стеснялась — переодевалась при нём, не прикрываясь, ходила в душ, не боясь попросить его помощи. Однажды вечером она сидела в ванной, вода текла по её плечам, а он стоял рядом, держал полотенце.

— Артём, — позвала она, голос был низким, чуть игривым. — Ты там… возбуждён опять?

Он замер, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

— Да… — признался он тихо, глядя на её мокрые волосы, капли на коже.

Она усмехнулась, протянула руку, нащупала его штаны.

— Иди сюда тогда, — сказала она мягко. — Помогу.

Он подошёл ближе, она стянула с него штаны, пальцы нашли его уже твёрдый член. Наклонилась, взяла его в рот — увереннее, чем в первый раз, но всё ещё не идеально. Она водила губами, языком, чувствуя его тепло, его дрожь. Он стоял, упираясь рукой в стену, тихо постанывая. Она слышала каждый его звук, чувствовала каждый его толчок, и это заводило её сильнее, чем она ожидала. Он кончил быстро, с хриплым выдохом, и она снова сглотнула, вытерла губы, улыбнулась в пустоту.

— Ну вот, — сказала она, когда он помог ей выбраться из ванны. — Разрядился?

— Ага, — ответил он, обнимая её мокрое тело. — Ты… лучшая.

Она хмыкнула, но внутри разлилось тепло. Её слепота сделала её ближе к нему — она чувствовала его лучше, чем видела когда-то, и это стало их тайной, их связью. Диван скрипел под ними той ночью, какいつも (всегда), но теперь этот звук был их дыханием, их ритмом.

Неделя пролетела незаметно после того вечера, когда губы Ольги Ивановны впервые подарили Артёму дрожь наслаждения. Их маленькая квартира жила своим ритмом: днём — стук ножа о доску, шорох его шагов по потёртому линолеуму, её голос, мягко подсказывающий, как не пересушить картошку; ночью — тепло их тел, сближающее их всё теснее. Она больше не отгораживалась от него — переодевалась, не пряча обвисшую грудь, оставляла дверь ванной приоткрытой, и он привык к этим мелочам, как к запаху её старого крема в воздухе.

Той ночью воздух был густым, душным, несмотря на осенний ветер, что гудел за окном. Артём пришёл с подработки, бросил сумку у порога, рухнул на диван рядом с ней. Ольга Ивановна сидела, обмахиваясь краем ночнушки, и слушала, как он тяжело дышит, как скрипят пружины под его весом. Он повернулся к ней, чувствуя, как её близость будит в нём жар, знакомый и неудержимый. Её ночぬшка задралась, обнажая колено, и он не выдержал — протянул руку, коснулся её бедра, медленно провёл пальцами выше.

— Артём, ты чего? — спросила она, голос был низким, с лёгкой хрипотцой, но без раздражения.

— Хочу тебя, — ответил он тихо, придвигаясь ближе, его дыхание коснулось её шеи. — Не могу уже… ты рядом, а я весь день о тебе думал.

Она кашлянула, чувствуя, как его пальцы теребят край её одежды, как его тепло пробирается под кожу. Её слепота улавливала всё — его запах, резкий, с ноткой пота и усталости, его голос, дрожащий от желания. Она могла бы отмахнуться, но не хотела — её тело привыкло к нему, её сердце тянулось к нему.

— Опять тебе неспокойно, — сказала она мягко, но не отстранилась. — И что делать с тобой?

— Давай… как обычно, — шепнул он, прижимаясь к ней, его рука скользнула под ночнушку, коснулась её живота.

Она замерла, чувствуя его настойчивость, его жар. Её мысли закружились — он хотел её, и она хотела его, но в голове мелькнула тень чего-то нового. Она вспомнила давний разговор с подругами, ещё до замужества: одна, хихикая, шепталась о "другом входе". Тогда это показалось ей дикостью, но теперь, с ним, её Артёмкой, мысль не казалась такой чужой. Ради него она могла шагнуть дальше.

— Погоди, — сказала она тихо, голос дрогнул от неловкости. — А если… по-другому попробовать?

Он замер, рука остановилась на её бедре.

— Это как? — спросил он, любопытство в его голосе смешалось с предвкушением.

Она сглотнула, чувствуя, как краска заливает лицо, хоть он и не видел этого в темноте.

— Слышала когда-то… — начала она, запинаясь, — что можно… сзади ещё… Не так, как всегда, а… ну, там. Не знаю, надо ли тебе такое, но если хочешь…

Его дыхание сбилось, сердце заколотилось. Мысль о таком — тёмном, запретном — ударила в него жаром, смешанным с удивлением. Он не ждал этого от неё, от её тихой заботы.

— Ты… правда? — выдохнул он, голос сорвался. — Это ж… серьёзно?

— А что несерьёзно? — ответила она, стараясь скрыть смущение за твёрдостью. — Ты ко мне лезешь, а я что, не могу предложить? Если хочешь — давай, только… аккуратнее там.

Он придвинулся ближе, чувствуя, как желание захлёстывает его, но с ним пришло тепло — она доверяла ему так, как никому.

— Хочу, — сказал он хрипло, пальцы сжали её бедро. — А тебе не больно будет?

— Не знаю, — призналась она, усмехнувшись. — Никогда не делала. Но если тебе охота… попробуем.

Она откинула одеяло, легла на бок, чуть задрала ночнушку, обнажая бёдра и попу — широкую, мягкую, с родинками, которые он знал наизусть. Он стянул штаны, чувствуя, как возбуждение делает его движения торопливыми. Прижался к ней сзади, его член — твёрдый, горячий — коснулся её кожи, но не там, где обычно. Она напряглась, тихо выдохнула, ощущая его близость.

— Ты… осторожно только, — сказала она, голос дрожал. — Не знаю, как это…

— Постараюсь, — ответил он, чувствуя, как его собственное сердце стучит в груди. — Скажи, если что.

Он провёл рукой по её попе, раздвинул её пальцами — всё было сухо, тесно, неподатливо. Она вздрогнула, сжалась, и он понял, что так не пойдёт. Вспомнил про масло на кухне, встал, прошёл в темноте, нашарил бутылку с подсолнечным. Вернулся, смочил пальцы, коснулся её снова — теперь скользко, мягче. Она выдохнула, расслабляясь под его рукой.

— Так легче? — спросил он, водя пальцем, пробуя её, чувствуя, как она напрягается.

— Да… — ответила она тихо, голос был натянутым. — Но… странно всё равно.

Он кивнул, приставил себя к ней, надавил осторожно. Она сжалась сильнее, тихо охнула, тело сопротивлялось. Он остановился, чувствуя, как тесно, как трудно её открыть.

— Больно? — спросил он, голос дрожал от волнения.

— Чуток, — призналась она, стиснув зубы. — Ты… не спеши. Дай привыкнуть.

Он замер, дыша ей в шею, стараясь успокоить её своим теплом. Снова надавил, мягче, но она напряглась ещё сильнее, и он отступил.

— Не идёт, — сказал он тихо, чувствуя её дрожь. — Может, не надо?

— Нет уж, — ответила она, голос был упрямым, хоть и слабым. — Раз начали… давай ещё раз. Только… масла побольше.

Он кивнул, смочил пальцы снова, провёл по ней, стараясь сделать её мягче. Она дышала тяжело, пальцы вцепились в подушку, но не отталкивала его. Он попробовал ещё раз — медленно, терпеливо, чувствуя, как она поддаётся, но с трудом. Её тело было узким, неподатливым, каждый сантиметр давался с усилием. Она охнула громче, сжала губы, чтобы не застонать от боли.

— Терпишь? — спросил он, голос был полон тревоги и желания.

— Терплю, — выдохнула она, сжимая подушку. — Иди дальше… могу ведь.

Он двигался осторожно, но настойчиво, чувствуя, как её тепло обхватывает его — теснее, чем он мог представить. Боль в её голосе смешивалась с чем-то ещё — упрямством, доверием. Он вошёл глубже, она тихо вскрикнула, но тут же замолчала, стиснув зубы. Ему было жарко, узко, почти неудобно, но возбуждение — острое, почти дикое — гнало его вперёд.

— Как… тебе? — спросил он, едва дыша, стараясь не сорваться.

— Больно… — призналась она, голос дрожал. — Но… странно тоже. Не знаю… продолжай.

Он кивнул, двигался медленно, чувствуя каждый её вздох, каждый её напряжённый мускул. Она терпела, пересиливала себя, и это трогало его до глубины души — она делала это для него. Боль смягчилась, уступив место чему-то новому — не наслаждению, как раньше, а странной, тесной близости. Она расслабилась чуть больше, подалась навстречу, и он ускорился, не сдерживая тихих стонов.

— Ещё… больно? — спросил он, сжимая её бедро, чувствуя, как её узость доводит его до края.

— Уже меньше, — ответила она хрипло, дыхание сбивалось. — Иди… как тебе надо.

Он двигался быстрее, чувствуя, как теснота её тела сжимает его, как жар захлёстывает всё внутри. Это было слишком — слишком узко, слишком сильно, и он не выдержал. Кончил быстро, с глухим стоном, прижавшись к ней, дрожа от наслаждения, которое накатило почти болезненно. Она лежала молча, чувствуя, как он пульсирует внутри, как его тепло заполняет её. Он замер, тяжело дыша, и его член начал медленно уменьшаться, теряя твёрдость. Она ощутила, как он выходит из неё — мягко, скользко, с лёгким напряжением её тела. И тут же почувствовала, как из её ануса потекло — тёплая струйка, желтоватая в тусклом свете фонаря за окном, смешанная с маслом и его спермой. Она сжалась, неловко кашлянула.

— Ох… — выдохнула она, потянувшись за тряпкой. — Это что, оно вытекает?

— Да… — ответил он, смущённо помогая ей. — Дай, я вытру.

Он взял тряпку, аккуратно провёл по её попе, убирая липкую влагу. Она лежала, расслабившись, чувствуя, как его пальцы заботливо касаются её кожи. Они легли рядом, её дыхание было тяжёлым, но ровным, его — всё ещё прерывистым.

— Ну как? — спросила она, повернувшись к нему, голос был усталым, но с лёгкой тенью любопытства.

— Невероятно, — ответил он, обнимая её, чувствуя её потную кожу под пальцами. — Я… даже не думал, что ты такое предложишь.

— Сама не думала, — усмехнулась она, прижимаясь к нему. — Ты приставал, вот и вышло… Но раз тебе хорошо… ладно уж.

— А тебе как? — спросил он, гладя её по спине, голос был полон нежности.

— Сперва больно, — призналась она тихо. — Думала, не смогу… Потом терпимо стало. И… странно. Не как обычно, но… близко с тобой.

Он улыбнулся, чувствуя её тепло, её дыхание. Её упрямство, её доверие тронули его глубже, чем он мог сказать. Она лежала, слепыми глазами глядя в пустоту, и думала, что это было их — трудное, новое, но родное. Боль осталась где-то позади, уступив место их общей тайне, их шагу в темноту, который она сделала ради него.

— Спасибо, — шепнул он, целуя её в плечо.

— Спи давай, — ответила она мягко, но в голосе было тепло. — Приставала мой.

Диван скрипел под ними, как их молчаливый спутник, и в этом скрипе смешались их усталость, их близость, их ночь.

Дни после той ночи, когда Артём впервые вошёл в неё сзади, текли незаметно, но оставляли след в их маленькой квартире. Запах подсолнечного масла сменился чистым ароматом мыла, шорох ветра за окном — стуком посуды, которую он мыл после ужина. Ольга Ивановна больше не видела границ между ними — ни в быту, ни в их ночах. Её слепота давно стала их общей силой: она чуяла его шаги, его дыхание, его желание, и это стёрло последние табу, что держали её в прошлом.

Их жизнь текла своим путём: он готовил — неумело, но старательно, чистил картошку, варил суп, убирал их тесную комнатушку, ходил за хлебом на её пенсию и свои подработки. Она зависела от него — от его рук, что подавали ей миску, от его голоса, что рассказывал, как прошёл день. Но теперь эта зависимость была не только бытовой — она жила в их касаниях, в их ночах, где он брал её свободно, по-хозяйски, но с той нежностью, что рождалась из их странной любви.

Той ночью воздух был прохладным, но в комнате стоял лёгкий жар от их близости. Артём лёг рядом, чувствуя, как её ночнушка липнет к коже. Она повернулась к нему, нащупала его плечо, провела пальцами по грубой коже.

— Устал сегодня? — спросила она, голос был низким, с тёплой хрипотцой.

— Не так, чтоб спать, — ответил он, придвигаясь ближе, его рука скользнула к её бедру. — Хочу тебя.

Она улыбнулась в темноте, чувствуя его тепло, его настойчивость. Её сердце уже не сжималось от стыда — она привыкла к нему, к его желанию, и сама тянулась к нему с радостью, что удивляла её саму.

— Ну, раз хочешь… — сказала она мягко, откидывая одеяло. — Давай.

Он стянул с неё ночнушку, обнажая её тело — тяжёлую грудь, мягкий живот, седые волосы между ног. Она легла на спину, раздвинула бёдра, и он опустился ниже, коснулся её губами — её волосатой щели, тёплой, чуть влажной, пахнущей ею самой. Она вздрогнула, чувствуя его язык, его дыхание, и тихо вздохнула, отдаваясь этому. Её слепота делала всё ярче — каждый шорох его движений, каждый звук его губ отдавался в ней жаром. Он лизал её нежно, но жадно, водя языком по её складкам, находя её чувствительность, и она сжимала его волосы, тихо постанывая.

— Артёмка… — выдохнула она, голос дрожал от удовольствия. — Ты… хорошо так…

Он поднял голову, улыбнулся, чувствуя её вкус на губах.

— Тебе нравится? — спросил он хрипло.

— Да… — ответила она, и в её голосе было тепло. — А ты… хочешь, чтоб я тебя?

Он кивнул, лёг рядом, и она потянулась к нему, нащупала его штаны, стянула их. Её пальцы нашли его член — твёрдый, горячий, — и она наклонилась, взяла его в рот. Она делала это с радостью теперь — неуклюже, но старательно, водя губами, языком, чувствуя его дрожь. Её слепота помогала — она слышала каждый его стон, каждый его вздох, и это заводило её сильнее. Он кончил быстро, с тихим стоном, и она сглотнула, привыкнув к его вкусу, к его близости.

Но их ночи не заканчивались на этом. Анал стал их частым гостем — не каждую ночь, но чаще, чем раньше. Артём заказал смазку в интернете, потратив часть подработки, и теперь всё было проще, мягче. Ей нравилось больше — смазка убирала резкую боль, оставляя только тепло, тесноту, странное удовольствие, что росло в ней с каждым разом. Ему это нравилось тоже — её податливость, её доверие, её тело, что принимало его везде.

Однажды вечером, после ужина, он потянул её к дивану, глаза его горели.

— Давай опять… сзади, — сказал он тихо, гладя её по спине.

Она кивнула, чувствуя, как её тело отзывается на его голос.

— Ладно, — ответила она мягко. — Только… смазку не забудь.

Он достал тюбик, выдавил прохладный гель на пальцы, коснулся её попы — мягкой, широкой, знакомой. Она легла на бок, чуть приподняла ногу, и он начал медленно, осторожно, размазывая смазку, пробуя её. Она расслабилась, привыкнув к его рукам, и тихо выдохнула, когда он приставил себя к ней. Вошёл не сразу — её тело было узким, сопротивлялось, но смазка помогла, и он скользнул глубже, чувствуя, как тесно, как жарко внутри.

— Так нормально? — спросил он, голос дрожал от напряжения.

— Да… — ответила она, дыхание сбивалось. — Иди… как тебе нравится.

Он двигался ритмично, нежно, но с той хозяйской уверенностью, что стала их привычкой. Она чувствовала его в себе — глубоко, полно, — и это было её, их. Её рука скользнула вниз, к своей щели, но он опередил её — его пальцы нашли её там, начали гладить, мягко, но настойчиво. Она застонала, чувствуя, как двойное тепло — его член в попе, его пальцы спереди — захлёстывает её. Её тело напряглось, дрожь пошла по ногам, и вдруг она кончила — резко, сильно, с хриплым вскриком, которого сама не ожидала. Её прямая кишка сжала его так плотно, что он замер, испуганный её силой, её дрожью.

— Бабуль… ты… всё нормально? — выдохнул он, чувствуя, как её тело пульсирует вокруг него.

— Да… — ответила она, задыхаясь, голос был слабым, но счастливым. — Это… сильно так… Ох, Артёмка…

Её оргазм подтолкнул его — он кончил через секунду, с глухим стоном, прижимаясь к ней, дрожа от её тесноты, её тепла. Он вышел медленно, чувствуя, как смазка и его сперма текут по её коже, и помог ей подтереться тряпкой. Они легли рядом, её дыхание было тяжёлым, но довольным, его — прерывистым, полным нежности.

— Ты… в порядке? — спросил он, гладя её по плечу.

— Лучше не бывает, — ответила она тихо, прижимаясь к нему. — А ты?

— С тобой всегда так, — сказал он, улыбаясь в темноте. — Ты… моя.

Она хмыкнула, но в груди разлилось тепло. Ей нравилось чувствовать его в себе — везде, во всех смыслах. Их табу исчезли, их ночи стали их миром. Он пользовался ею свободно, но с любовью, а она отдавалась ему с радостью, зная, что он — её жизнь, её свет. Они лежали, обнявшись, слепая женщина и её внук, ставший всем, и диван скрипел под ними, как их общая мелодия — бедная, тесная, но их.

Утро пришло тихо. Он встал, начал готовить ей чай, а она слушала его шаги, чувствуя, что ничего больше не нужно. Их история не кончалась — она текла дальше, в их касаниях, в их ночах, где они познали друг друга до конца.

Недели после той ночи, когда Ольга Ивановна кончила от его двойного прикосновения, перетекли в месяцы, а месяцы — в годы. Их маленькая квартира стала их убежищем, их миром, где табу растворились в тепле их тел. Днём Артём хлопотал по хозяйству — варил суп, чистил картошку, мыл полы, покупал хлеб на её пенсию и свои подработки, а она сидела у стола, слушала его шаги, его голос, и тихо улыбалась в пустоту. Иногда он приносил ей мелочь с рынка — то конфету в липкой обёртке, то дешёвый цветок, и она, слепая, гладила лепестки пальцами, вдыхая их слабый запах. Однажды он пересолил суп, и они смеялись над этим до слёз, сидя на скрипучем диване, пока она не сказала: "Ну и повар ты, Артёмка, хоть сердце у тебя золотое." Ночью они сливались в одно — он лизал её волосатую щель, чувствуя её дрожь, она брала его в рот с радостью, что стала их привычкой, а анал, с новой смазкой из интернета, превратился в их частое удовольствие. Ей нравилось больше — скользкость убирала резкость, оставляя тепло, тесноту, странное наслаждение, что росло в ней с каждым разом. Ему нравилось её податливость, её доверие, её тело, что принимало его везде.

Они жили так, счастливо, несколько лет — примерно пять, хотя время текло незаметно в их тесной, бедной жизни. Он брал её свободно, по-хозяйски, но с нежностью, что рождалась из их странной любви — то на диване, то у стола, когда она гладила его волосы, а он тянул её к себе. Она отдавалась ему с теплом, зная, что он — её свет, её опора, её всё. Их ночи были полны — её оргазмы, его стоны, их объятия под скрипящим диваном, что хранил их смех и их близость. Она чувствовала его в себе, везде, и это стало их правдой, их счастьем.

Но однажды утро пришло без её дыхания. Артём проснулся, чувствуя холод рядом, и увидел её — неподвижную, с закрытыми глазами, с лёгкой тенью улыбки на губах. Врачи сказали — тромб, внезапный и беспощадный, забрал её во сне. Ему было тридцать три, ей — чуть за семьдесят. Горе накрыло его тяжёлой волной — он сидел на их диване, сжимая её ночнушку, и плакал, как ребёнок, потерявший мать. Она была его всем — не только бабушкой, но и женщиной, что дала ему жизнь во всех смыслах. Похороны прошли тихо, в их бедном дворе, под серым небом, и он остался один в квартире, где каждый скрип напоминал о ней — её ворчание, её тепло, её "трогай", что открыло ему мир.

Время шло, медленно залечивая его раны. Он горевал, но жизнь тянула его дальше. Через год он встретил женщину — Нину, простую, с добрыми глазами и тихим голосом. Она не знала его прошлого, не спрашивала, и он был благодарен за это. Любовь пришла не сразу, но выросла — спокойная, земная, другая. Они поженились, родилась дочь — светловолосая девочка с его задумчивыми глазами, назвали её Олей, в память о той, что осталась в его сердце. Он работал, строил семью, учил дочь кататься на велосипеде, и их дом наполнился новым теплом.

Годы пролетели. Оля выросла, уехала учиться в другой город, оставив их с Ниной вдвоём. Отец Нины умер, и они забрали её мать — тёщу, старую, больную, с трясущимися руками и хриплым голосом. Артём смотрел на неё, и что-то в груди шевельнулось — знакомое, далёкое. Он знал, как ухаживать за пожилыми женщинами: варил ей кашу, помогал встать, поддерживал под локоть. Однажды вечером, когда Нина ушла к соседке, он повёл тёщу в ванну — она не могла сама, ноги подкашивались. Он включил воду, снял с неё халат, стараясь не смотреть, но помогал ей мыться — медленно, аккуратно, как когда-то Ольгу Ивановну.

— Ты… не возбуждён, что ли? — спросила она вдруг, голос был хриплым, но в нём мелькнула тень былой удали, и она бросила на него мутный, но хитрый взгляд, полный удивления и лёгкой искры.

Её слова ударили в него неожиданно — она, старая и больная, заметила его напряжение, его тепло, и это тронуло её, разбудило что-то давно забытое. Её удивило, что она, дряхлая, могла вызвать в нём жар, и слабая волна пробежала по её телу, дрожащему от болезни, но всё ещё живому. Артём замер, вспоминая прошлое — запах седых волос Ольги Ивановны, её шепот "трогай", тот первый раз, когда её тепло обожгло его. Память ожила в нём, яркая и острая, и он почувствовал, как кровь приливает вниз, как штаны становятся теснее между ног — не только от тёщиного взгляда, но от той, что осталась в его теле, в его сердце.

— Нет, — соврал он тихо, отводя взгляд, но голос дрогнул, выдавая его.

Она хмыкнула, уголок её губ дёрнулся в слабой, но живой улыбке, и он помог ей выбраться, завернул в полотенце. Их разговор оборвался — она была больна, но не угасла, он задумчив, но тёплый. Он уложил её спать, вернулся в комнату, взял её старый платок, что лежал в ящике, провёл пальцами по выцветшей ткани. Посмотрел на спящую тёщу — её дыхание, её слабость были знакомы, но в них тлела искра, другая, новая. Прошлое шевельнулось в нём, и новая история, ещё не начатая, уже дышала в этом доме — в его руках, что знали заботу, в его теле, что помнило любовь, в его взгляде, что смотрел дальше осеннего ветра за окном.